Общим в стратегическом планировании всех государств с конца ХХ века стало признание значения для безопасности и развития государств такого планирования и стратегического прогноза, как и государственной стратегии. В большинстве развитых государств мира – от Австралии и Великобритании до США и Израиля – создавались институты (прежде всего, ИР НЧК государства[1]), задачу которых входило специально обеспечение стратегического планирования как с точки зрения прогноза, так и собственно этапов реализации стратегии. В Великобритании, например, существовало специальное бюро при премьер-министре страны, которым долгое время руководил известный специалист по стратегии Дж. Малган[2]. Это обстоятельство почему-то мало учитывается российскими либералами, которые в 900-е годы и начале нового века категорически отрицали необходимость не только стратегического планирования и стратегии[3].

В истории развития вооружений и военного искусства мира военное планирование существовало всегда. В частности, во времена войн между разными полисами микенской цивилизации (за 1200 лет до н.э.), когда необходимого для оружия металла (бронзы) было мало, существовал своего рода «госзаказ» (таласия), который распределялся среди производителей оружия (кузнецов) и поставщиков, причём строго контролировался расход этого металла[4].

Дорогое оружие и профессиональные, но небольшие армии ахейцев, кстати, стали важнейшими причинами их поражения в войнах с варварами-дорийцами, которые сумели организовать массовое производство железных вооружений (ВВСТ) и (как сегодня сказали бы) высокую мобилизационную готовность населения. Развитая культура и экономика микенских греков (с мощными крепостями и профессиональной армией) оказалась разгромленной толпами варваров.

В современный период, как правило, у правящих элит есть возможность сделать выбор стратегии, основываясь в том числе на стратегическом прогнозе развития МО-ВПО и интересах государства. Как в глобальном или региональном, так и в национальном контексте. Эта общая особенность современного развития систем управления государством требует, в свою очередь, не только привлечения экспертов, но и широкого обсуждения в обществе и разных группах правящих элит. В качестве примера можно привести дискуссию в США относительно неэффективной санкционной политики в отношении КНДР по поводу ограничения ЯО, которая, по мнению эксперта РЭНД Д.А. Шлапака, должна быть заменена на новую стратегию. Если, по его мнению, стратегия Б. Обамы по этому вопросу носила характер «ничто за ничто», а Д. Трампа – «всё за всё», то стратегия Дж. Байдена должна быть «что-то за что-то» (например, частичная отмена санкций за допуск инспекторов МАГАТЭ на ядерные объекты)[5].

Иначе говоря, предлагается смена очевидно неэффективной стратегии на более эффективную, которая отражает, на мой взгляд, не только частный внешнеполитический подход современной части правящей элиты США к КНДР, но и более широкий взгляд на внешнеполитическую стратегию, сочетающий, как и прежде, силовое принуждение и попытки добиться уступок с помощью переговоров или консультаций[6].

Стратегия США при Дж. Байдене, таким образом, повторяла стратегию Дж. Трампа – «силовое принуждение» и переговоры, – в несколько другой внешней упаковке, когда цель (принуждение России к требованиям США) и средства и способы (силового принуждения) оставались прежними, но несколько модифицировалась тактика администрации, исходя из новых (прежде всего, внутриполитических) условий. Именно это, вероятно, имел ввиду Дж. Байден в своей стратегической речи в начале правления, говоря, что «новый подход» «требует от нас креативных решений, использующих все наши национальные ресурсы… с позиции обновлённой силы»[7]. В этом смысле вряд ли можно ожидать принципиальных изменений в американской стратегии – те новые детали, которые проявились в 2021 году, свидетельствуют только об инерции прежней стратегии и политики, чего не скажешь о тактических приёмах, например, ускоренном выводе войск из Афганистана в сентябре 2021 года или активной и публичной экологической тактике, преследующей по сути те же самые стратегические цели в отношении России[8].

Перемены в стратегическом планировании России в 2020-е годы, не смотря на большое количество новых документов и заявлений, включая новую редакцию СНБ, носили, на мой взгляд, стратегический характер, который (как и всё, что делал к тому времени В.В. Путин) не был на ключевых направлениях излишне публичным. Можно выделить, как минимум, три таких направления[9]:

Во-первых, укрепление политического суверенитета страны и власти, освобождения от прежних ненужных и опасных международно-правовых и иных обязательств (примата международного права, присутствия иностранных институтов – дипломатов, представительств, в частности, НАТО), во- вторых, опережающем развитии ВС и ОПК в рамках существующих возможностей, в-третьих, сознательном (хотя и запоздалом) ограничении влияния иностранных силовые не военных инструментов политики (НКО, СМИ, фондов и т. д).