Приоритет в создании системы евразийской безопасности

Все цивилизации являются в некоторой степени результатом географических факторов,
но история не дает более наглядного примера влияния географии на культуру,
чем историческое развитие русского народа[1]
Г. Вернадский, историк

Евразийский союз – открытый проект[2]
В. Путин

Вероятную будущую конфигурацию соотношения политических, экономических и военных сил в мире и Евразии, можно характеризовать как:

• формирование в ближайшей перспективе двух центров силы в Евразии – Евросоюза и Китая, – а также в долгосрочной перспективе к 2030–2040 гг. Индии и союза исламских государств;
• гипотетическую возможность создания Евразийского союза как нового центра силы с «российским ядром»;
• труднопрогнозируемые тенденции развития технологий, ВиВТ и усиление значения технологического соперничества;

В этой связи логически можно констатировать, что наиболее приоритетной задачей России является использование политико-дипломатических и гуманитарных средств для создания системы евразийской безопасности в противовес формирующимся системам – НАТО и КНР, – и возможным будущим центрам силы.

Отсутствие общей системы безопасности в Евразии в настоящее время – очевидный факт, требующий, однако, дополнительных комментариев.

Первое. В условиях относительной технологической, экономической и военной слабости России она объективна заинтересована в максимальной активизации политико-дипломатических инструментов и создания эффективной системы евразийской безопасности.

Любая активность в этом направлении выигрышна для нашей страны так как в той или иной мере ослабляет способность США и других стран использовать военную силу в качестве инструмента своей внешней политики. Другими словами политика по формированию системы безопасности выгодна в любых обстоятельствах и требует активизации.

Второе. Реальным политическим инструментом для создания системы безопасности в Евразии является политика евразийской интеграции в ее широком понимании, т.е. пространственно включающая большинство стран от Лиссабона до Владивостока, а содержательно охватывающая все области – от экономики и торговли до военного и гуманитарного сотрудничества.

Третье. Учитывая, что первые два вывода не гарантируют достижения конечной цели – создания системы евразийской безопасности – следует иметь в виду, что по мере усиления военных угроз необходимо будет (не оставляя названные два направления) исходить из вынужденной подготовки России в военно-политической и военно-экономической области.

Интеграция воспринимается в массовом российском общественном сознании как постепенный и поступательный процесс от торгово-экономической интеграции к валютной, политической, военной. В качестве примера, как правило, приводится интеграция в рамках ЕЭС (начиная с объединений 50-х годов ХХ века), что в реальности однако не соответствует действительности. В действительности, – и это объективная реальность, – только экономическая, а, тем более, торговая выгода не может стать основой для интеграции. Что подтверждает в том числе и история наиболее успешного интеграционного проекта – Евросоюза, – в основе которого лежали:

• во-первых, общие интересы безопаснсти, стран Европы не допустить новой войны на континенте;
• во-вторых, схожесть общих систем ценностей христианско-иудейской цивилизации Европы и стремление их развить и продвинуть в мире;
• в-третьих, общность политических интересов по отношению к другим странам Евразии, США и иным регионам.

Таким образом общей основой в истории интеграции всегда являлась общность интересов в вопросах безопасности, даже выживания наций и совпадение политических интересов и ценностей. Это утверждение справедливо не только для древних коалиций или, например, объяснения присоединения Украины и Грузии к России, но и для западноевропейской интеграции 1950-х–1980-х годов.

Современная концепция евразийской интеграции, к сожалению, исходит не из общности системы ценности и интересов безопасности, а из представлений «об экономической выгоде», которая лежит в основе этого процесса, даже примитивном торгашестве. Это объясняет не только непоследовательность процесса евразийской интеграции в 2011–2013 годы, но и ограниченность состава его участников и интеграционных форм.

Представляется, что требуется пересмотр этой концепции в более широкий военно-политический контекст. Стратегию, целью которой является создание системы евразийской безопасности, как конечного продукта евразийского интеграционного процесса. Такая система предусматривала бы участие в ней всех основных существующих и будущих центров силы в Евразии, а именно:

• Евросоюза (и стоящих за ним США);
• Китая (ШОС);
• России (ТС);
• Индии;
• исламских государств.

Понятно, что на первом этапе проведения такой политики она будет встречена настороженно, даже отрицательно со стороны других центров силы, поэтому основной упор необходимо сделать на усилении «российского ядра», превращения его в альтернативный и привлекательный для евразийских стран центр силы (Сегодня, например, более 35 стран выразили заинтересованность в сотрудничестве с ТС).

Важно подчеркнуть, однако, что уже на этом этапе необходимо расширить пространственно и функционально политику евразийской интеграции на решение военно-политических вопросов сотрудничества (прежде всего в области ВКО) и формирование общей евразийской системы ценностей.

Необходимо признать, что в современной Евразии не существует сколько-нибудь эффективной системы безопасности для всех государств. Более того, в последние десятилетия идея региональной безопасности становится все менее реальной, ориентированной на обеспечение безопасности лишь одной группы государств, а именно стран Евросоюза. Фактически, расширение НАТО на восток превратило этот блок из регионального в глобальный, включив в зону его ответственности всю Евразию. События в Югославии, Ираке, Афганистане, позиция по отношению к Сирии и Ирану, свидетельствуют, что НАТО, как военно-политическая коалиция являются в настоящее время единственной действенной международной силой по обеспечению безопасности (в понимании блока) на континенте. Естественно, так как это понимают в Североатлантическом союзе и с помощью каких средств это собираются обеспечить. Диапазон таких средств – от политического давления и «мягкой силы» – стал очевиден еще с конца 80-х годов.

На этом фоне существующие системы безопасности являются либо рудиментами, либо малоэффективными. Речь идет не только об ООН, ОБСЕ, но и об ОДКБ и ШОС. Последние можно рассматривать в лучшем случае только как начальный потенциал для создания системы безопасности в Евразии и АТР. Причем с оговорками, так как интересы входящих в эти объединения государств существенно отличаются от общего представления, существующего, например, в НАТО.

Примечательно, что позитивный опыт европейской интеграции (опирающийся на общность интересов безопасности), не учитывается в евразийских подходах. Альтернативами этой силы можно было бы считать ОДКБ, которая имеет потенциал для развития, но пока что себя не утвердила, и ШОС, которая в полной мере не соответствует ни представлениям о внешнеполитическом, ни о военно-политическом союзе. Более того, не ясна еще до конца в этом смысле и роль КНР.

Конечно, существуют и другие мощные, национальные военно-силовые факторы – военные потенциалы Китая, Японии, Индии, Пакистана, КНДР и Республики Корея, других стран, которые могут играть важнейшую роль в обеспечении безопасности, континента, но которые будут в конечном счете либо интегрированы в политику США и НАТО, либо ориентируются на самостоятельные цели, либо еще до конца явно не определились.

В этой связи огромное – политическое, военное, и, в конечном счете даже историческое – значение будет играть политика России, способность ее элиты предложить общие и привлекательные интересы, цели и инструменты, которые смогут привести к созданию евразийской системы безопасности, основанные на самом широком представлении об интеграции в Евразии. По сути дела у России нет иных возможностей нейтрализовать растущие военно-политические угрозы в Евразии иначе как политико-дипломатическими средствами. Одним из таких политических инструментов, например может стать Договор о воздушно-космической безопасности в Евразии, который был бы частью более широкой договоренности о коллективной безопасности на континенте. Такой Договор являлся бы материальной основой обеспечения безопасности в Евразии и АТР, с одной стороны, и инструментом евразийской интеграции, – с другой. Этот Договор, кроме того, отражал бы реальные современные военно-политические особенности Евразии, которые стали первопричиной, приведшей к резкому усилению конфронтационности на континенте в XXI веке. Эти особенности, выражаются в частности в:

• особой геополитической, экономической и исторической роли Евразии в мире, которая в ближайшее десятилетие будет стремительно возрастать. И не только из-за быстрых темпов развития Китая, Индии и других государств, о чем много говорят, но и из-за выхода на политическую авансцену цивилизационных и геополитических противоречий, нараставших в последние десятилетия;
• возрастающей роли России в Евразии, которая в будущем будет ключевой на континенте, но влияние которой пока не вполне соответствует этой роли. Особенно в регионах к востоку от Урала, где сосредоточен колоссальный потенциал и транспортные артерии мирового значения. Противодействие усилению России, а тем более появлению ТС и военно-политического союза в Евразии является главной политической целью Евросоюза, стратегия которого по отношению к России заключается в создании по периметру страны ассоциированных членов из постсоветских государств;
• концентрации мировых ресурсов, сосредоточенных в Евразии. Причем не только энергетических, но и земельных, водных, лесных. При этом огромный человеческий потенциал Евразии, качество которого стремительно увеличивается (только за годы реформ в Китае более 350 млн человек получили высшее образование), станет неизбежно играть ключевую роль в мировом развитии;
• относительная неуязвимость от внешнего воздействия «морских держав», – прежних мировых лидеров, – которая может быть ликвидирована только с развитием стратегических наступательных и оборонительных потенциалов. Прежде всего расположенных на авиационно-космических и морских носителях, которые определяют сегодня состояние евразийской безопасности.

Учитывая, что современные средства ВКО (ПРО и ПВО) в комбинации с высокоточным оружием являются фактически синонимом суверенитета – весь опыт последних войн это доказывает, – создание объединенной системы ВКО в Евразии может стать реальной альтернативой формирующейся сегодня системы безопасности, основанной на потенциале ПРО США и НАТО.

Более того, развитие систем ВКО предполагает как высокий уровень политического сотрудничества и доверия, так и развития отношений в военно-технической области высокую степень сотрудничества в области подготовки кадров, науки и техники, формирования финансовых и экономических инструментов интеграции (один комплекс С-400, например, стоит сотни миллионов долларов).

Не случайно, что общая стратегия США и НАТО в Евразии и АТР во многом предусматривает перспективу создания «периферийных» систем ВКО – от Северного моря до Аляски, акваторий стран Ю.-В. Азии, Персидского залива и Средиземного моря. Эта перспектива является по сути одним из проявлений более общей стратегии соперничества, которая лежит в основе современной и будущей долгосрочной стратегии США. Эта стратегия не предусматривает создания системы безопасности в Евразии и АТР, противопоставляя этой идее идею военно-технологического соперничества в условиях сокращающегося влияния США и усиления Катая, Индии и России, которые в долгосрочной перспективе займут лидирующие позиции в первой пятерке государств мира (соответственно: КНР – 1-ое место; Индия – 2-ое место; Россия – 5-ое место). Более того, если «российское ядро» в результате успеха процесса евразийской интеграции интегрирует не только страны ТС, но и Украину и ряд других стран, то Россия и ее союзники смогут претендовать на роль, сопоставимую не только со странами Евросоюза, но и США, сохраняя отставание при этом от КНР и Индии в долгосрочной перспективе.