Соотношение понятий «политика» и «война»

Сегодня основной задачей становится выработка теории ведения военных действий на среднесрочную перспективу[1]

С. Шойгу, министр обороны России, 2019г.

Говоря о роли государства и его институтов в настоящее время, следует прежде всего уточнить соотношение понятий «политика» и «война», которое не всегда и не везде было очевидными прежде, и не являются таковыми сегодня. Так, фельдмаршал В. Кейтель прямо указывал, что «Она (высокая моральная цель – А.П.) ставит войну выше политического акта и выше военного поединка из-за экономических выгод»[2]. Иными словами, война (по разным причинам) предопределяет политику, а не наоборот, как считают практически все политики и военные, начиная с К. фон Клаузевица. Соответственно и военно-стратегические соображения лежат в основе политических решений, а не наоборот.

Возвращение к вечной проблеме, что первично, а что вторично, на самом деле, не так уж и напрасно: действительно, в условиях войны соображения военного порядка нередко доминируют над соображениями политиков, хотя, как казалось, это положение давным-давно признали ложным. Прежде всего, эти споры сегодня концентрируются вокруг наиболее актуальных проблем: либо по вопросам сохранения/разрушения стратегической стабильности (точнее – нестабильности), когда война может быть выиграна решительным нападением стратегических сил и средств ПРО-ПВО (т.е. любые политические цели достигнуты «одним ударом»), а также из-за возросшего риска войны и непредсказуемости поведения субъектов МО (когда политические цели могут быть достигнуты в результате случайного стечения обстоятельств), либо по отношению к характеру и особенностям современной войны (или «не войны»), когда война выступает в комплексе с другими силовыми средствами политики. В связи пандемией 2020 года вновь актуализирована тема «войны и мира», точнее – «можно выиграть войну, проиграв мир», которую политолог В. Иноземцев обозначил следующим образом: «Сегодня весь мир ведет особую войну, к которой он оказался, как приходится признать, совершенно не подготовлен – против врага, не имеющего ни оружия, ни армий. В этой войне пока погибло, слава Богу, менее пяти сотых процента от того числа людей, которые не пережили перипетий Второй мировой. Несмотря на это, в десятках стран введены чуть ли не чрезвычайные положения, экономический спад грозит оказаться сопоставимым с хозяйственной катастрофой межвоенных десятилетий, а дефицит американского бюджета впишется в среднее значение между показателями 1943 и 1944 годов.

Нынешняя эпидемия доказывает одну важную вещь: во всех развитых странах – от Китая до Европы, от России до Соединённых Штатов – правительства идут на все для сохранения жизней своих граждан, понимая невозможность оправдания значительного числа жертв даже в крайне сложной ситуации. Основной месседж нынешней войны прост: никакие «можем повторить» не реальны. Современная цивилизация есть цивилизация мира, и масштабные человеческие потери для нее неприемлемы»[3].

К сожалению, опять иллюзия в очередной раз выдаётся за реальность, которая такова: никогда ещё потери не заставляли правящие круги отказываться от войн, а, главное, нельзя считать, что также думает твой потенциальный оппонент – у него свои мысли, приоритеты и расчёты.

В действительности проблемы соотношения политики и войны оказываются значительно шире, хотя, как правило, они и выпадают из эпицентра внимания. Они непосредственно связаны с другими комплексами проблем, причём имеющих глобальный характер: роли человеческой цивилизации, этапности научно-технологического и промышленного развития, особенностей социального развития современного общества и т. д. Можно с уверенностью сказать, что на современном уровне развития цивилизации мы даже не приблизились к пониманию существа проблем отношений между субъектами, формирующими МО и, как следствие, – ВПО. По этому поводу один из экспертов – В.А. Махонин – высказался вполне категорично в теоретическом органе МО «Военной мысли»: «В среде исследователей военных и военно-политических процессов пока нет единого понимания сущности военно-политической обстановки. Более того, ни одно из рассмотренных определений ВПО не содержит в себе необходимого и достаточного числа существенных признаков этого явления… Причём авторы никак не поясняют, почему под ВПО они понимают именно это определение…»[4].

Более того, можно с полным основанием добавить, что мы не вполне представляем себе даже структуры современных МО и ВПО[5], характер отношений между факторами, формирующими эти системы, да и сами эти факторы. Так, например, доминирует традиционная точка зрения, что современную МО формируют несколько главных субъектов и отношения между ними (преимущественно среди военных и историков), либо, что современную МО формируют некие «тренды»[6] и даже «мегатренды»[7] (преимущественно политологами), где авторы – международники рассуждают о «ключевых тенденциях развития мировой системы: транснационализации политической и экономической жизни государств, новых источниках международной нестабильности и изменении ее природы, этнических началах идентичности и их связи с конфликтностью, эволюции многонациональных государств, о «субъективном» в мировой политике, роли внешних сил в урегулировании внутриполитических проблем отдельных стран, соотношении материальных и нематериальных факторов международных отношений. Особое внимание уделено возникновению новых направлений в науке о международных отношениях, связанных с миграциями и демографией, проблемами лидерства и порядка в мировой политике, анализом».

К сожалению, эти попытки новых подходов к формированию МО никак не отражаются на исследованиях в области развития ВПО, либо ограничиваются слишком общими рассуждениями в вопросах безопасности. Это обстоятельство серьезно влияет на практическую политику, которая развивается вне научных исследований в Совбезе, МИДе и Минобороны: периодические попытки совместных действий наблюдаются только по инициативе ВАГШ и иногда МГИМО МИД РФ, в частности на совместных круглых столах и семинарах, которые периодически проводятся этими организациями. Мы по-прежнему, оперируем понятиями, доставшимися нам от прежних учёных, военачальников и политиков, хотя и понимаем уже всю их фактическую бесполезность. На практике это означает, что при подготовке соответствующих документов стратегического планирования (например, при разработке гособоронзаказа) мы исходим прежде всего из анализа существующих противоречий ограниченного круга субъектов и факторов. В частности, соотношения сил ведущих государств и коалиций. Попытки выйти за эти рамки предпринимаются иногда самыми разными группами исследователей, но они не носят системный характер[8].

Изначально принципиально важно определить значение и место военно-политической обстановки (ВПО) как состояния и взаимовлияния многочисленных факторов[9] и отношений между ними относительно других состояний субъектов, факторов и отношений между ними: прежде всего, международной обстановки (МО), стратегической обстановки (СО) в мире, регионах и на отдельных ТВД, а также войн и военных конфликтов. Иначе говоря, как соотносится состояние ВПО с состоянием более высоких уровней – человеческой цивилизации, с состоянием МО – и более низких уровней – с состоянием глобальной СО, а также состоянием СО на отдельных ТВД, региональными и локальными конфликтами и войнами»[10].

Модель формирования ВПО может носить только абстрактный, самый общий характер, однако её конкретизация, «привязка» к определенному историческому периоду, основным участникам и другим деталям происходит каждый раз в зависимости от постановки главной задачи, например, спрогнозировать внешние условия развития государства, опасности и угрозы, вытекающие из того или иного конкретного сценария и его вариантов развития. При этом роль конкретных факторов и тенденций, развивающихся на уровне МО, ВПО и СО, играет принципиальное значение. Необходимо найти органическую середину межу общим и частным, концепцией и её конкретными условиями развития. На практике это отражено в движении мысли «сверху-вниз» – дедукции, когда прорабатывается наиболее вероятный конкретный вариант развития ВПО, а затем (индукция), когда этот вариант корректируется (либо отбрасывается) в зависимости от реальных обстоятельств. В самом общем виде это место ВПО и в целом модель МО-ВПО-СО можно описать следующим образом:

Как видно из предлагаемой схемы, существует вполне определённая иерархия в развитии различных состояний, в которых находится человеческая цивилизация, – от взаимодействия на самом высшем (1-ом) уровне ведущих локальных человеческих цивилизаций, задающим рамки формирования всей системы МО, до конкретного сценария развития (состояния) МО (2-ой уровень), которое характеризуется четырьмя основными группами факторов.

При этом важно не абсолютизировать значение ни одной из этих групп (например, «трендов»), что ведёт к дискредитации самой идеи и превращению модели в абстрактную схоластику, а тем более не ограничиваться только одной группой факторов (например, ведущих субъектов-государств). Чем полнее будет набор факторов и тенденций, тем точнее будет и анализ МО. Исходя из практики, мы определяет, например, численность субъектов МО (государств и коалиций) в 200–250 единиц, акторов (международных и крупных национальных – в 1000–2000), глобальных тенденций – 15–20, а когнитивно-информационных особенностей – 10–15. Так, например, в современной политике невозможно игнорировать влияние таких не государственных акторов, как экстремистские и террористические организации. Причём не только в отдельных регионах, таких как Сирия, но и в глобальном масштабе. Достаточно вспомнить 12 сентября 2001 года, когда, как пишет бывший директор ЦРУ США Дж. Тенет, «»Америка подверглась нападению внешнего врага, не имевшего государственности»[11].

Естественно, что как количество групп факторов, так и сами эти факторы и их численность – выбор исследователя и он может быть достаточно субъективным. Чаще всего он зависит от наличия ресурсов – информации, исследователей, времени и др.[12]

При таком подходе, как видно из рисунка, состояние ВПО выступает как определенная, очень важная, но только часть состояния МО, его конкретизация в военно-политической области, которая относится к 3-му уровню. На этом уровне основные группы факторов, формирующих МО, реализуются в военно-политической области. Например, экономическая и технологическая мощь субъекта (или другого актора – НПО, коалиции и т. д.) реализуется в военно-экономической мощи ОПК и ВС, качестве ВВСТ.

Наконец, на 4-ом уровне, где аккумулируются конкретные результаты развития субъектов и акторов в области стратегической обстановки, войн и конфликтов, происходит «реверс» влияния на ВПО и МО: отдельные сражения, конфликты и войны могут оказывать (и оказывают) порой радикальное влияние на состояние систем более высокого уровня. Так, например, неожиданные победы относительно небольших контингентов ВС А. Суворова и Ф. Ушакова самым серьёзным образом повлияли на формирование ВПО в Европе в конце XVIII века.

Подобная схема и дедуктивный метод позволяют выявить определённые закономерности, которые регулируют формирование ВПО, а частные детали, связанные с собственно военной деятельностью (успехи и поражения в вооруженных столкновениях), позволяют скорректировать общие тенденции в развитии ВПО, которые реализуются в сценариях и их вариантах[13].

На мой взгляд, подобный подход позволяет увидеть и контролировать развитие основных закономерностей ВПО, корректируя их в зависимости от изменения конкретных ситуаций, но, в то же самое время, не упуская из виду главное – объективный ход развития. В противном случае не только в политике, но и в военной области формируется бессистемное и во многом лишенная смысла оценка ВПО и СО. Так, некоторые политики и ученые считают, что ядерная война перестала быть военным средством политики и превратилась либо в некую случайность, в не санкционированные действия, либо в незапланированную эскалацию[14]. Таким образом, как минимум, ядерное оружие перестает быть военно-силовым инструментом политики, превращаясь в некий опасный «актив», который невозможно планировать использовать в качестве политического инструмента.

На самом деле во все времена и во всех армиях, обладающих ядерным оружием, всегда существовали вполне конкретные планы и процедуры его использования. И у США против Кореи и Вьетнама, и в СССР, а теперь и России, и у Великобритании против Аргентины, и, в частности, естественно, у СССР против США и их союзников. Более того, регулярно проходили и проходят учения по его применению, а в настоящее время именно такие оперативные планы влияют на решения по принятию программ по созданию ЯО разной мощности, а также самых разных средств его доставки.

В самом простом виде эта формула взаимосвязи политики и войны превращается из описанной логической последовательности в два относительно самостоятельных, детерминированных внутренними факторами, процесса – формирования системы МО и системы ВПО. Отчасти это объясняется стремительным расширением спектра силовых инструментов политики, в том числе не военных, а отчасти расширением факторов, влияющих на формирование международной и военно-политической обстановки (МО и ВПО). Это видно на примере сравнения двух моделей соотношения «политика-война», которые условно можно отнести к моделям XIX и XXI века.

Подобная логика объясняется логикой соотношения политики (в самом широком смысле этого слова) и войны, сложившихся в истории человеческой цивилизации с самых первых веков ее существования. Суть такой логики заключается в том, что война (вооруженное насилие) является одним из средств, причем далеко не всегда самых эффективных, политики, экономики и других базовых систем ценностей и интересов. Уже в древней истории Китая, Древнего Рима и Греции значение войны не абсолютизировалось, как не абсолютизировались ее цели и средства. Так, карфагенский полководец Ганнибал, напав на Рим, более 10 лет воевал на Апеннинах, пытаясь прежде всего развалить латинский союз, созданный Римом, а не просто нанести ему военное поражение. Поэтому собственно военная сила (как средство политики, оружие, вооруженные силы и способы их использования) носила всегда характер одного из политических инструментов. Но даже в самые древние времена военная сила не была единственным средством политики, а тем более самоцелью, хотя порой некоторые военные стратеги так и считали. Это традиционное соотношение иллюстрируется простым рисунком.

Есть все основания, однако, считать, что в XXI веке произошло существенное изменение в алгоритме использования военной силы, которая постепенно превратилась в своего рода гарант эффективного применения силовых, но не военных инструментов политики – экономических, финансовых, информационных, гуманитарных и пр. Другими словами, политико-психологическая форма применения военной силы («без стрельбы») стала доминировать над прямой формой («со стрельбой») физического насилия. Так, в Военной доктрине России (в редакции от 25.12.2014 г., Ст. 11) коротко признаётся: « Наметилась тенденция смещения военных опасностей и военных угроз в информационное пространство и внутреннюю сферу Российской Федерации. При этом…. на ряде направлений военные опасности для Российской Федерации усиливаются»[15].