Роль национальных информационных систем для безопасности в условиях СВО в 2024 году

 

Опыт каждой войны уникален, это всегда уникальное сочетание политических целей, преходящих эмоций, технических ограничений, тактических приемов, оперативных схем и географических факторов целей[1]

Э. Лютвок, военный теоретик

 

Очевидная  недооценка значения информационных систем со стороны России в 2000–2024 годах на Украине стала важнейшим фактором военных неудач. СВО на Украине продемонстрировала исключительное значение качественной и опережающей информации для военных действий на поле боя. США, которые контролировали, как и в Сирии, из космоса и с воздуха весь ТВД не только на Украине, но и в ближайших регионах, предоставили ВСУ исключительную возможность для нанесения высокоточных ударов и ведения контрбатарейной борьбы. Спутниковые системы – гражданские и военные – обеспечили ВСУ практически мгновенную передачу информации и оперативный контроль над всем ТВД, что во многом обесценило значение не только артиллерийских, но и авиационных систем оружия на первом этапе военных действий[2].

Перспектива управления ВВСТ и ВС США говорит о том, что управление войсками приобрело глобальный и системный характер. В декабре 2023  года в США уже испытали единую платформу для объединенной сети боевого управления, которую будут внедрять в 2024 году. После многих лет напряженных и целенаправленных усилий[3] Пентагон создал первую функционирующую версию своей Объединенной универсальной системы многодоменного командования и контроля (CJADC2)[4], своего рода «метасети» на базе искусственного интеллекта для координации всех вооруженных сил на суше, на море и в воздухе. космическое пространство и киберпространство.

СВО на Украине во многом стала своего рода итогом как развития ВВСТ в мире, так и длительных споров относительно направлений в развитии военного искусства, которые усилились с 80-х годов прошлого века в связи с новейшими технологическими достижениями и их использованием в военном деле. До сих пор спорят о том, кто первый сформулировал идею «революции в военном деле» (РВД), – пишет Э. Лютвок, очень популярную во второй половине ХХ века, Советский Генштаб, либо КНШ США[5].

Но очевидно, что в СССР с конца 90-х годов было не до этого: процесс «перестройки» и «нового мышления» в политике заранее исключал приоритеты безопасности. Это же предполагало нарастающее отставание в системах управления техникой и людьми. Именно об этом я не раз пытался писать в своиз работаз 80-х годов. Реакция руководителей была сугубо негативная. Они в те годы ориентировались на политику «разоружения» и считмои и али подобные немногие работы «возвращением к милитаризму».

 НО и позже приоритеты в области безопасности часто определялись не реалиями, а политической необходимостью. Так, акцент в политике безопасности на противоборстве международному терроризму, который присутствовал в международной и российской политике с 2001 года, сменился на противодействие угрозам международной и национальной безопасности в области информатики, СМИ и кибербезопасности.

По сути дела, это обстоятельство по-новому сформулировало для России проблему информационного суверенитета во втором десятилетии нового века, в частности, когда западные популярные сети и интернет-ресурсы стали откровенно цензурировать российские источники информации, пытаясь регулировать информационные потоки. Только в 2020 году по разным причинам были блокированы ведущие СМИ России, включая государственные каналы. В период проведения СВО США и Заппадом в целом была создана не только информационная блокада российских СМИ, но и, наверное, впервые после Крымской войны масштабная система дезинформирования и русофобии, полностью искажавшая реалии. Эта система основывалась, по мнению Б.Обамы,  на «95% превосходстве США в области информации и СМИ».

Таким образом, в области информации (причем не только политической, но и общецивилизационной) в мире сложилась ситуация, когда фактический монополизм глобального Запада стал монопольным регулятором информационной деятельности в мире, навязывая свои нормы, правила и ценности остальным субъектам международных отношений. Это стало первой областью человеческой деятельности, в которой США удалось не просто сохранить, но и усилить свой контроль в нарастающем противоборстве.

В этом контексте акцент на борьбе России с экстремизмом и международным терроризмом в области информации, доминировавший в политике с 90-х годов (войны на Кавказе). стал уже только одним из далеко не самых главных аспектов более широкой политики противодействия враждебному информационному влиянию и укреплению информационного суверенитета. Информационная угроза Запада стала носить откровенно цивилизационный характер, о чём мы начали говорить, к сожалению, с существенным опозданием. Фактически, на этом поле Западу мы сами предоставили исключительно оранжерейные условия – ни противостоящей идеологии, ни идей, ни возможностей, ни, главное, институтов и конкретных творческих людей, подготовленных для системной борьбы, выдвинуто не было.

 Еще позже мы стали пытаться ему противодействовать по сути теми же людьми и мерами, которые были созданы для нас в 90-е годы западными институтами. Даже попытки противодействия им – непоследовательные и бессистемные – носили характер борьбы по правилам наших оппонентов.

В международной области, по понятным причинам, наша информационная  политика носит достаточно запоздалый и ограниченный характер, концентрируя внимание во многом по инерции на противодействии международному терроризму, экстремизму и киберпреступности. Даже в этих областях она далеко не всегда находит поддержку у медийных монополистов Запада, которые рассматривают свое превосходство в этой области в качестве очень эффективного средства политики «силового принуждения»[6].

Поэтому основной акцент в правовой деятельности по противодействию враждебного информационного влияния был сделан в области национального законодательства, которое за короткий период достаточно динамично прошло большой путь от полного игнорирования медийного влияния из-за рубежа (90-е годы прошлого века – начало нового века) до не спешной разработки не всегда эффективных мер по его противодействию. В частности, модернизация конституционных положений, в рамках которой информация, информационные технологии и связь, а также обеспечение безопасности личности, общества и государства при применении информационных технологий, обороте цифровых данных включены в сферу ведения Российской Федерации, отражает поступательное развитие отношений по реализации государственного суверенитета в информационном пространстве.

Предпринимаемыми нашим государством меры,  продолжают «посильное» формирование системы международной информационной безопасности, противодействующей доминированию Запада. Так, в конце декабря 2019 г. Генеральной Ассамблеей ООН поддержана инициатива Российской Федерации по разработке международной конвенции о противодействии использованию информационно-коммуникационных технологий в преступных целях (далее – Конвенция). Начало подготовки нового всеобъемлющего документа стало результатом длительной дипломатической работы.

Информационно-когнитивное превосходство Запада рассматривалось, с военно-политической точки зрения, основным средством в «переходный период» принуждения к новой парадигме развития ВПО в 2019–2025 годы. Это будет ускоренное развитие силовых, вообще, и военных, в частности, возможностей США и всей западной ЛЧЦ. Если говорить просто, даже упрощённо, то в период 2019–2025 годов западная ЛЧЦ попыталась добиться увеличения силового вообще и военно-технического превосходства, в частности, над другими ЛЧЦ и центрами силы, до такой степени, которая позволила бы ей контролировать дальнейший процесс развития не только МО и ВПО, но и других ЛЧЦ посредством проведения политики «силового принуждения»[7]. Информационное доминирование должно (и, вероятно, это получается во многом) обеспечить такое развитие МО и ВПО.

Во многом этот переход к новому состоянию МО-ВПО качественно отличается от предыдущего этапа развития потому, что в его основе находится информационное превосходство Запада и его технологий, которое, как предполагается, даст необходимые преимущества не только в силовых средствах, но и способах их применения. Как представляется, самая общая характеристика этих средств и способов может быть следующей (причем эта политика имеет очевидный глобалистский и двухпартийный характер). Акцент на современных технологиях – понятен. Он связан с тем, что только в этом случае можно будет компенсировать относительное снижение экономического потенциала и политического влияния в мире.

Именно при Д. Трампе произошло органическое смыкание ставки на военно-технологическое превосходство и лидерства США на новом этапе (а именно – 4-м) промышленной революции[8]. В 2017–2018 годах (по его прямому поручению) была разработана долгосрочная программа развития военных технологий в сочетании с новыми военно-промышленными возможностями. В частности, возможностями развития систем ПРО и гиперзвукового оружия[9].

В этом смысле приход к власти в США Д.Трампа отнюдь не случайное явление. Как и его подход к быстрому наращиванию военных расходов, которые в 2019 ф.г. составили 719 млрд долл. (не считая скрытых статей) без учёта роста военных расходов союзников США по военно-политической коалиции, от которых США также требуют наращивания военных расходов. Простой прогноз предполагает, что к 2025 году, т.е. завершению первого этапа «переходного периода», военные расходы коалиции (включая Японию, Саудовскую Аравию, Австралию и другие страны) существенно превысят 1700 млрд. долл. Это будет в 20–25 раз больше чем расходы России и в 3–4 раза больше, чем у КНР, что должно не только сохранить, но и увеличить военное и технологическое превосходство западной коалиции[10].

Военные бюджеты США, предложенные Дж. Байденом, на 2023-2024 годы, подтверждает эту тенденцию. Вместе с тем, неизбежные риски усиления военно-силового противостояния, в особенности связанные с сознательной военной эскалацией, требуют, чтобы политических целей добивались силовыми, но, по возможности, не военными средствами и способами. Это объясняет регулярные заявления Дж. Байдена о том, что США и НАТО не участвуют в военном конфликте на Украине. Надо признать, что такая стратегия США вполне удается – война русских против русских и за русские и деньги стала изобретением военно-политической мысли США.

Война США в Афганистане и Ираке (а до этого во Вьетнаме и Корее) дорого обошлась экономически и демографически стране, что, к сожалению, уже забывается у части американской правящей элиты, которая уже «отошла» от «вьетнамского и «корейского» синдромов. Но, главное, новые технологические возможности, прежде всего в области информатики и связи, предоставляют, как считают в США, качественно новые средства политического и военного насилия. Эти новые средства насилия, основанные на технологическом (прежде всего, информационном) превосходстве Запада, значительно расширяют силовые возможности политического влияния[11].

При этом в основе такой установки на силовое превосходство находится вполне оправданная точка зрения, в соответствии с которой будущее соотношение сил в мире будет определяться, прежде всего, соотношением сил в области науки и информационных технологий[12]. К сожалению, эта очевидная истина долгое время игнорировалась в России. На глазах нескольких поколений СССР и Россия добровольно отказывалась от сохранения своих позиций в идеологической и информационно-пропагандистской области. Можно сказать, что СВО России на Украине в 2022 году вынудила правящую элиту нашей страны практически (хотя и с большим опозданием) воспринять её актуальность. В определенном смысле СВО вернула реальность в отношении правящей элиты к идеологии.

Превосходство в идеологии и информатике – одна из тех областей, в которых соотношение сил между различными центрами силы в последние несколько десятилетий стремительно меняется в пользу США во многом именно благодаря их информационно-технологическому нарастающему лидерству, которое быстро трансформируется в политическое и экономическое влияние практически в течение нескольких лет. Если посмотреть, например, на график капитализации крупнейших технологических компаний США за последние 15 лет, то легко увидеть, как растёт это влияние. Самые крупные компании США – информационно-технологические. По сути, одновременно с ним растёт и влияние военно-политической коалиции, созданной США в конце прошлого века потому, что западная цивилизация основывается на использовании своей информационно-технологической мощи[13].

Параллельно объективно нарастает и возможность силового давления на Россию с помощью «технологических санкций», которые в общем списке санкций и средств силового принуждения оказываются самыми эффективными. Темпы роста наиболее крупных наукоёмких компаний США свидетельствуют о том, что они быстрее других стран-лидеров переходят к новому технологическому укладу, получая огромные политические и военные преимущества перед компаниями других центров силы. Действительно, самые первые по капитализации мировые компании – это американские наукоемкие кампании, чья капитализация ещё в 2018 году превысила 1000 млрд. долл., превосходящие в несколько раз такие российские гиганты как «Газпром» и «Роснефть». Достаточно посмотреть на темпы капитализации только четырёх наукоемких компаний, чей совокупный ВВП уже превосходит национальный ВВП России.

Иными словами, стремительно растущая технологическая мощь США компенсирует их объективное и неизбежное относительное отставание от новых центров силы в экономике[14].

«Переходный период» до 2025 года покажет в реальности, насколько технологическая мощь США сможет компенсировать растущую экономическую мощь КНР. Не случайно то, что в свое время Д.Трамп объявил самой главной угрозой для США планы КНР стать мировым технологическим лидером к 2025 году. Масштабные акции США в отношении КНР в 2018–2024 годах во многом были мотивированы именно стремлением США ограничить утечку технологий и затруднить для КНР технологическое развитие. Этим же объясняется и подлинный смысл санкций против России, которая, по мнению правящей элиты США, должна технологически закрепиться среди отсталых государств, что автоматически ликвидирует её военно-политические амбиции.

Надо сказать, что Д. Трамп именно с таких позиций рассматривал возвращение США экономического лидерства – через опережающее промышленно-технологическое развитие и НИОКР. Подрыв экономики стран Евросоюза в результате антироссийских санкций – дополнительный бонус, полученный США. Таким образом, опережающее технологическое развитие США означает, что они используют самый мощный и динамичный фактор современного развития экономик и государств, который намного важнее, чем прежние факторы роста – демография, ВВП, природные ресурсы.

Сознательная и принципиальная ставка на информационно-технологическое превосходство стала приоритетом американской политики уже достаточно давно (в очередной раз подтвержденная Б. Обамой, д. Трампом и Дж. Байденом), превратившись в основной принцип, на котором публично эта политика основывается[15]. Преемственность в этой области, как и в области опережающего финансирования НИОКР, сохраняется особенно настойчиво с начала «переходного периода», совпадающего с временем правления Б. Обамы.

Это означает в конечном счёте ни что иное, по мнению правящей элиты США, как будущую политическую победу западной ЛЧЦ над другими ЛЧЦ и центрами силы, которая может быть достигнута посредством решения следующих задач в области развития информационных технологий уже в «переходный период»[16]:

– в «переходный период» характерно применением самого широкого спектра силовых средств и способов политики «новой публичной дипломатии», в основе которых лежат новейшие технологии. По сути дела технологическое превосходство гарантирует США превосходство когнитивно-информационное, в навязывании другим субъектам ВПО ложных ценностей и норм, которые ведут к их внутриполитической дестабилизации. Фактически США контролируют, по оценке Б. Обамы, более 90% СМИ и интернет-ресурсов, что позволяет им создавать необходимую информационно-когнитивную среду и использовать это превосходство в качестве инструмента политического насилия[17].

Использование СМИ и интернет-технологий, прежде всего, социальных сетей, создание киберкомандования США и специального командования по руководству операциями против России, а огромные дополнительные инвестиции в эти области администрации Д. Трампа, превысившие в 2019 ф.г. 900 млрд долл., наконец, расширение полномочий войск киберкомандования – эти и многие иные шаги свидетельствуют о том, что политические установки «силовой политики» получили новые огромные технологические возможности.

Дж. Байден существенно усилил эту стратегию, превратив её в глобальное «демократическое» информационно-когнитивное доминирование, с одной стороны, и запугав,и уничтожив оппонентов в СМИ, с другой;

– в «переходный период», по мнению правящих кругов США, опережающее технологическое развитие на новой фазе экономического и промышленного развития, сделает возможным пересмотр стратегических приоритетов;

- во-первых, сложившейся системы международных и военно-политических отношений, отказа от достижения равноправных договорённостей и компромиссов, а, во-вторых, обеспечит им слом сложившейся системы международной безопасности и институтов, формирование новой МО и ВПО, ориентированной на интересы США и их широкой военно-политической коалиции;

– наконец, технологическое превосходство, как правило, автоматически трансформируется не только в военно-техническое превосходство, которое связано непосредственно с использованием военной силы в качестве инструмента решающей политической победы, но и в превосходство в государственной мощи, общее соотношение мировых сил[18].

Подобная логика неизбежно толкает на эскалацию в развитии военно-силовых сценариев ВПО, которая оставляет пока что для США нерешенным единственный вопрос – сохранение эффективного контроля над эскалацией, в крайнем случае, когда остальные силовые инструменты политики оказываются не эффективными[19]. Один из современных вариантов решения – передача ответственности и издержек Евросоюзу.

Именно поэтому невоенные силовые инструменты политики (прежде всего, когнитивно-информационные) самого широкого спектра начинают играть исключительно важную роль: добиться с помощью силовых инструментов политической цели без перехода к открытому военному конфликту, – это одна из самых древних и эффективных стратегий человечества, о которой писал ещё великий китайский учёный Сунь Цзы.

Среди таких силовых невоенных инструментов, которые способны решить стратегические задачи политики, огромное значение приобрели средства массовой коммуникации и информации, прежде всего, социальные сети. Причём не только потому, как считают российские специалисты, что они традиционно использовались в качестве средства влияния и убеждения[20] (т. е. «мягкой силы»), но и потому, что они активно используются в целях обмана, откровенной дезинформации и политического принуждения. «Фейки», вброшенные в массовом порядке через социальные СМИ, стали, например, отличительной чертой поведения политической и общественной элиты Украины, которая ежедневно по нескольку раз воспроизводит «новости» нередко нелепого и абсолютно бессмысленного содержания.

Но не только. В США и Великобритании, да и в ряде других стран, именно в 2010–2024 годы в ходе СВО, стало нормой использование в сетях заведомо ложной и даже абсурдной информации, которая, как правило, никогда не находила подтверждение, либо изначально сознательно искажала действительность. Так было, например, при обвинении России в уничтожении пассажирского «Боинга» над Украиной, «спортивными скандалами», «делом Скрипалей» и другими масштабными «фейками».

Вместе с тем, не только в целях дезинформации и обмана, но и реального продвижения политического курса, социальные сети стали влиятельным личным инструментом многих политических лидеров, включая Дж. Байдена и Д. Трампа, которые ежедневно размещают в них по нескольку новостей. «Личная», «Твиттерная», дипломатия привела, в частности, как минимум, к двум последствиям:

Личные публикации во многом позволяют не только быстрее, но и «гибче», даже сознательно безответственнее, относиться к внешнеполитическим демаршам, используя ложные и сознательно «ошибочные» инициативы для проверки реакции партнера, либо введения его в заблуждение. Кроме того, политика всё дальше отдаляется от дипломатии, оставляя для неё место в масштабе протокола.

Это означает, прежде всего, что в США пересматривают отношение к военной мощи и ее роли в будущей МО и ВПО, что не может не означать открытой милитаризации, внешней политики, которая, однако, будет стремиться избегать только применения грубых военных форм насилия до тех пор, пока это будет возможно. Не из-за гуманистических, а сугубо из практических соображений. Как это делается и планируется делать на Украине и всем постсоветском пространстве[21].

В этой связи примечательны выводы, сделанные в докладе РЭНД в августе 2024 года: «Уроки сопротивления Украины российской дезинформации», в котором говорится, например, что «На протяжении всей своей войны в Украине Россия распространяла большое количество ложной информации, направленной против украинцев, тех, кто живет в России, и аудитории по всему миру. Усилия Москвы по дезинформации и реакция Украины на них дают уникальную возможность понять, как другие страны могут противостоять дезинформации и пропаганде во время конфликта». Из этой сознательно ложной посылки – приема широкого используемого Западом в последние десятилетия – делаются следующие «логические» выводы:

- Усилия Украины по “пресечению” российских информационных кампаний перед войной помогли заложить основу для дальнейших успешных украинских «инициатив по борьбе с дезинформацией». Во время войны усилия Украины по противодействию российской дезинформации в основном были успешными внутри Украины. Это означает, что – надо честно признать -внутренняя политика Украины была обеспечена таким искаженным информационным полем, что в целом и в основном соответствует действительности во многом и по нашей вине.

- «Однако Украина добилась худших результатов в противодействии целенаправленной дезинформации Кремля внутри России», - вынуждены признать в РЭНД, - что также в основном правда – создать реальную оппозицию СВО в больших масштабах не удалось.

- «Успех Украины на международной арене лучше всего можно оценить по международной поддержке войны, которая со временем уменьшилась — возможно, особенно в Соединенных Штатах», что также отражает реальность – США и союзники создали атмосферу русофобии в мире, которая начала постепенно рассасываться.

Авторы доклада РЭНД также определяют будущие конкретные действия, которые Соединенные Штаты могли бы предпринять для противодействия дезинформации противника в потенциальном будущем конфликте. К основным из них относятся;

-  восстановление и поддержание общественного доверия к правительству и другим ключевым институтам США и их союзников;

- повышение устойчивости войск США к дезинформации;

- передача усилий по борьбе с дезинформацией творческим, гибким партнерам, которые могут создавать привлекательный контент.

Последний аспект особенно важен для России, где формирование идеологии и информационной политики только началось (фактически с началом СВО) и проходит далеко не всегда безупречно. Наряду с успехами и активными творческими лицами, к сожалению, сохраняются две важнейшие опасности, не допустимые в идеологии;

- коммерческий подход, основанный на коррупции и не целевом расходовании средств:

- отсутствия действительно творческих и патриотических кадров, которые постоянно вытесняются людьми, ориентированными на иные системы ценности и приоритеты.

Автор: А.И. Подберезкин