>>Часть I<<

>>Часть II<<

По сути дела, начавшийся «переходный период» в трансформации МО-ВПО не может избежать военно-силового противоборства и соответствующего варианта развития военной политики США и их союзников. В «переходный период» наиболее вероятен только «реалистический» вариант сценария, – когда военно-силовое противоборство с РФ получит дальнейшее развитие даже по сравнению с 2024 годом и не только в области санкционной политики, но и прямого вооруженного противостояния, в том числе в отдельных регионах, а именно:

– в Закавказье и на Кавказе;

– Молдавии и Приднестровье;

– Белоруссии (в частности, выборах президента в 2025 году).

Эта политика:

– во-первых, будет сопровождаться активными действиями экстремистских, террористических и иных организаций при поддержке западных ССО на различных ТВД: прежде всего, юго-западном (украинском), кавказском, среднеазиатском;

– во-вторых, когда силовое противоборство перерастёт в противоборство на новых ТВД (в киберпространстве, космосе, социальных сетях и пр.);

– наконец,  в-третьих, этот «реалистический» вариант может перейти в открыто «пессимистический», когда силовое противоборство превратится в масштабное военное противоборство на разных ТВД, и на разных уровнях военного конфликта, либо войны, вполне допускается, хотя военно-политические риски его реализации и крайне опасные неизбежные последствия неизбежно будут заставлять относиться к нему с осторожностью.

Уже говорилось, что во многом решающее значение при выборе того или иного варианта из этого сценария будет иметь политика правящей элиты США, которая в 2016–2024 годы продемонстрировала свою крайнюю агрессивность. Приход к власти республиканцев внес, естественно, существенные коррективы в этот вариант сценария, но только с точки зрения нежелания США делить со странами ЕС политические и военные риски, которые неизбежно нарастают в связи с реализацией этого варианта. Переговоры с Россией – первая попытка США дистанцироваться от эскалации, предоставив союзникам в Европе самим беспокоиться о ее последствиях.

Но не только от неё будет зависеть реализация того или иного варианта – реализация того или иного варианта этого сценария, на мой взгляд, будет зависеть от самых различных внешних факторов, причём не только политических или военных, но и социальных, технологических, информационно-когнитивных и пр., формирующих современную ВПО в Евразии.

В этом смысле полезно ещё раз вернуться к структуре современной МО и ВПО, проанализировав все основные факторы и тенденции, влияющие на их формирование. В особенности те из них, которые прямо не зависят от правящих кругов США.

Применительно к возможным решениям правящей элиты США, необходимо помнить, что, учитывая высокую степень риска при использовании прямого вооруженного насилия, военные средства и способы (в особенности массового поражения) будут использованы при следующих условиях:

– при высокой степени гарантии сохранения контроля над эскалацией силового противоборства, когда ситуация не должна выходить из-под политического контроля правящей элиты, т. е. всегда должен присутствовать момент и возможность «сделать шаг назад» в эскалации. Иными словами, в правящей элите США всегда будет присутствовать опасение «автоматической» эскалации военного конфликта и его самостоятельного повышения на новые уровни. Это объясняет, например, крайнюю озабоченность сохранением собственных систем боевого управления, связи и разведки и стремлением в первую очередь уничтожить аналогичные системы вероятного противника, нанести «обезглавливающий» удар;

– когда приоритет сознательно отдаётся силовым, но не военным инструментам политики (даже при условности их деления, например, в области киберопераций), когда результат может быть достигнут без массового применения ВС;

– когда используются в качестве «облачных противников» неформальные акторы, либо союзники по коалиции, а не собственные ВС.

Уже к концу второго десятилетия у ведущих стран мира появились огромные количества качественно новых вооружений (только в США более 3500 крылатых ракет морского базирования, сотни новых аэробаллистических ракет, ударных беспилотников, которые по своей эффективности превосходят фронтовую авиацию и т. д.). Массовые достижения в области робототехники привели к появлению автономных беспилотных летательных аппаратов, которые начинают вытеснять пилотируемую авиацию, а в танкостроении – все виды бронетехники.

Причём, не только в США и Великобритании и Франции, но и у Ирана, ОАЭ, КСУ, Египта, но, главное, – Китая, Индии и России.

Параллельно совершенствовался процесс эффективности производства ВВСТ и их применения. Например, в 2024 году ведущей стала тема взаимозаменяемсти и универсальности. На совещании высокопоставленных военных руководителей США летом 2024 года отмечалось, например, что «Чтобы достичь нашей общей цели – позволить нашим бойцам опережать быстро меняющуюся среду угроз, наши государственные заказчики разумно перенимают новые подходы к закупкам, которые поощряют сотрудничество в отрасли. Такие инициативы, как Weapon Open System Architecture (WOSA), используемые ВВС США, а теперь и ВМС, поощряют модульность и совместимость между поставщиками компонентов. Например, включение этих стандартов WOSA в Weapons Government Reference Architecture на базе ВВС Эглин будет поддерживать крупносерийное производство и быструю итерацию технологий по мере развития будущих угроз.

Правительство может предпринять дополнительные шаги для поощрения открытых стандартов и модульности plug-and-play, особенно на уровне субкомпонентов. Например, они могли бы рассмотреть возможность предоставления информации о заявках напрямую основным поставщикам подсистем через контрактные механизмы, такие как Wide Agile Acquisition Contract компании Eglin. Это гарантировало бы, что основные участники в экосистеме вооружений будут иметь одинаковую информацию – независимо от отношений основного подрядчика и субподрядчика. Это также открывает правительству возможность напрямую работать с основными поставщиками подсистем»[1].

Очевидно, что с 2024 года началось массовое военное строительство практически во всех странах мира, но особенно странах ЕС,   которые пересмотрели свои планы предыдущих лет. Началась качественная гонка вооружений во всех областях военной деятельности. В этом смысле период 2010–2025 годов должен был бы стать для России не просто очередным периодом реализации государственной программы вооружений (ГОЗ), но и периодом,  когда в массовом порядке на вооружение будут поступать качественно новые виды и системы оружия и военной техники, которые, как заявлялось ранее, «в 2020 году уже превысили в некоторых видах и родах войск 60%, а в военном искусстве происходят принципиальные переосмысления основных положений»[2]. Чего – надо признать – в итоге не произошло. К сожалению, как показал опыт СВО, этого не было. Россия в 2022-2024 годах на 90% использовало прежние системы и виды оружия, как правило, советских поколений, которые нередко модернизировались, но так и не достигли качественно новых показателей.

Россия вынуждена участвовать в этом ускоренном наращивании военных потенциалов. Очень показателен тот факт, что противоборство в военно-технической области, фактически уничтоженное либералами в России к началу нового века, возродилось только через 15–20 лет[3].

Иными словами, за 6 лет Россия была вынуждена создать фактически второй, более совершенный, но не достаточный для масштабной войны,  потенциал, что, естественно, потребовало не менее глубоких изменений в политике и военном искусстве. Чего также не и произошло к 2022 году. Не случайно, что ежегодные конференции, проводимые Генеральным штабом и Академией военных наук в те годы показали, что военная мысль в России пытается осознать эти новые реалии и сделать соответствующие выводы. Но, движения не было в тех объемах, которые требовались.

Ситуация обостряется тем, что неизбежное стремительное осложнение ВПО в «переходный период» 2022–2027 годов превратило этот период в серьёзное испытание для экономики и военной промышленности России, когда осознания реальности и даже вероятности войны, своего рода «точку бифуркации»,  неизбежно ведет к признанию, что такое противоборство очень вероятно может завершиться прямым и масштабным военным столкновением, когда стороны будут преследовать самые решительные и бескомпромиссные цели. Это – наиболее вероятный вариант развития военно-силового сценария, который (уже в значительно менее вероятной степени) может иметь и более мягкий вариант развития, когда России удастся сохранить интенсивность противоборства на нынешнем, военно-силовом уровне, не переходя границы, ведущей к прямому военному столкновению.

Иными словами, реальная опасность возникновения военного противоборства становится очевидной, более того, – почти неизбежной. Для того, чтобы добиться политических целей без прямого применения оружия необходимы новые силовые средства борьбы и новые – не военные – способы, где риск военных средств и способов был бы по возможности сокращен. Прежде всего, это силовые, информационно-когнитивные средства и способы борьбы.

Таким образом, важно в этой связи отдавать отчёт, что итог этого военно-силового столкновения ещё до 2030 года во многом будет предопределяться соотношением уровней развития информационных, социально-когнитивных и иных технологий, который уже не может быть компенсирован простыми военно-техническими модернизациями систем ВВСТ, насчитывающих (как основные российские системы) 50 и даже 70 лет. Качественно новые системы ВВСТ в информационно-когнитивной области (такие, как кибер-командование, искусственный интеллект, социальные сети и самые различные средства РЭБ) уже до завершения «переходного периода» фактически определят будущего победителя.

В этой связи необходим напомнить, что до 2010 года США и вся западная коалиция практически не ограничивали свои силовые действия невоенными средствами и способами (Югославия, Афганистан, Ирак, Сирия и т. д.). Начиная со второго десятилетия XXI века (после осетино-грузинского конфликта 08.08.08 г.), Запад стал значительно осторожнее, сознавая, что в вооруженном конфликте у него уже нет полной свободы рук. Риски вооруженного противоборства стали слишком велики, а «похороны» военной мощи России преждевременны. Война в августе 2008 года показала, что даже старые советские ВВСТ и «послереформенная» армия России достаточно боеспособны, чтобы оказать сопротивление в случае возможной внешней агрессии.

Интервенция в Афганистан, по сути, была не военной операцией, а операцией ЦРУ, обеспеченной огромными финансовыми средствами и подкупом лидеров оппозиции. Последующие действие в Ираке оказались значительно более затратными и менее эффективными.

Поэтому для коллективного Запада «Переходный период» 2010–2027 годов стал периодом максимально широкого системного использования силовых средств политики при ограничении на собственные военные действия. СВО на Украине показала, что активное вмешательство США и их союзников в войну параллельно сопровождалось категорическим отказом от прямого участия.

Одновременно на Западе начата бурная подготовка как для «материальной базы» войны, так и информационно-когнитивных средств борьбы с Россией, среди которых исключительное значение приобрели откровенные идеологические провокации и психологические диверсии типа «Скрипалей» или «уничтожения гражданского малазийского лайнера» или «дела Навального». В итоге была создана идеологическая база русофобии в политике в отношении России.

Отдельное внимание уделялось созданию материальной базы для реализации стратегии силовой эскалации, которая, по оценке РЭНД-корпорации, стала представлять «увеличение интенсивности или масштабов военной деятельности, которая иногда имеет важное значение для достижения целей США. Но в других обстоятельствах это может привести к нежелательной реакции противников и даже к катастрофическим последствиям. Однако действующая военная доктрина США не содержит конкретных указаний о том, как учитывать эскалацию»[4].

Из этого предположения следует, что принципиально важно попытаться определить будущую краткосрочную и среднесрочную перспективу развития военно-политической обстановки (ВПО) в мире и политику западной коалиции потому, что способность противодействия России наиболее вероятным угрозам, которые возникнут в эти годы, будет наиболее трудно обеспечить, учитывая крайнюю ограниченность по времени и имеющимся в России военно-техническим возможностям.

Так, принятый военный бюджет США на 2025 ф.г. в совокупности превышает 900 млрд долл., а вместе с другими союзниками по НАТО – составляет более 1300 млрд. долл., что позволяет западной коалиции развивать все основные направления военно-технического прогресса (НТП) и технологии. В прошлом прогнозе 2022 года, я писал, что «не трудно прогнозировать, что суммарные масштабы военных расходов западной коалиции будут ежегодно увеличиваться до 2025 года, как минимум, на 70–80 млрд. долл.» Например, следует ожидать не только быстрого роста военных расходов США (в том числе на прямое противоборство с Россией, как это сделал Д. Трамп в марте 2020 года), но и стран членов НАТО (вероятно уже не только до 2% ВВП, но и больше в будущем), а также Японии, Австралии, Саудовской Аравии. Это не только произошло, но и продемонстрировало тенденцию к усилению военных расходов, прежде всего, в странах ЕС.

Таким образом,  общие военные расходы западной коалиции на развитие военной промышленности и технологий в «переходный период» вырастут, как минимум, до 1200–1400 млрд. долл. Учитывая сохраняющееся технологическое отставание России и финансовые возможности (в 20–25 раз меньше, чем Запада), становится понятным, что решения по разработке и созданию сил и средств военно-силового противодействия в России должны приниматься чрезвычайно точно и своевременно. В условиях СВО это означает только одно – неизбежный рост расходов, как минимум,  на НИОКР и средства боевого управления.

Суммируя имеющуюся информацию и известные прогнозы, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в качестве наиболее вероятного варианта сценария будущего развития МО и ВПО предлагается гипотеза неизбежности развития варианта сценария глобального военно-силового противоборства западной ЛЧЦ с китайской и российской ЛЧЦ. Эта гипотеза основывается не только на заявлениях Д. Трампа и представителей его администрации о готовности использовать эскалацию силовой политики до степени применения военной силы, но, прежде всего, на анализе реальных намерений, интересов и ведущейся материально-технической подготовке.

Все эти признаки указывают на стремление США в «переходный период» подойти вплотную к применению максимально широкого спектра сил и средств силовой политики, включая военной силы.  Эта позиция «политики силы» США должна обеспечить им активность дипломатической и экономической политики по захвату контроля над мировыми ресурсами. «Вплотную» – означает попытку использования военной силы против России на отдельных ТВД в региональных конфликтах на Украине, на Кавказе и в Средней Азии.

Этому способствует не только наращивание их военной мощи, но и в немалой степени потому, что процесс потери ими контроля над развитием ВПО в мире приобрёл определённое ускорение. Это ускорение может подтолкнуть их к выходу политики США уже к 2025 году в зону «бифуркации», когда они захотят перейти от силовой политике к военно-силовой. Попытка «решительных» действий против России должна стать сигналом того, что США не допустят выхода развития ВПО из-под их контроля.

Таким образом, сделанный в 2014 году мною прогноз военной политики США на период 2021–2025 годов – с большой вероятностью ожидал развязывание новых военных конфликтов и войн, в которых США будут стремиться максимально переложить ответственность и тяжесть боестолкновений (как на Украине, Грузии или Молдавии) на другие страны, изначально предполагая их потери в живой силе и экономике.

На мой взгляд, в силу, прежде всего, этих обстоятельств развитие ВПО в мире в «переходный период» до 2027-2030 годов с точки зрения военной политики западной коалиции будет реализовываться в трех возможных вариантах единственного (наиболее реалистического) базового военно-силового сценария, о которых я писал выше:

– «оптимистическом», когда военно-силовые элементы не будут доминировать над другими инструментами (не военными) насилия в политике. Собственно говоря, этот вариант доминировал до 2024 года, а пока что стал наиболее перспективны в связи с победой республиканцев в ноябре 2024 года;

– «реалистическом», когда будет происходить достаточно быстрое усиление доли собственно военных инструментов в общем наборе силовых инструментов политики западной коалиции, в частности, поставок современных вооружений и участия ЧВК и специалистов, что стало фактом уже в 2024 году;

– или «пессимистическом», когда станут доминировать военные инструменты насилия, к чему стала склоняться политика США и куда подталкивают страны Западной Европы в будущем, в среднесрочной перспективе 2027-2023 годов[5].

В зависимости от военно-технической готовности правящих кругов США и их союзников к ведению военных действий, той роли, масштабов и способов использования ими военной силы среди других инструментов насилия, которые представляются им в данный период наименее опасными и наиболее эффективными.

Иными словами, если степень военно-технической готовности к войне у США будет высокая к 2027 году, то они вероятнее всего будут принимать решение об использовании военной силы в разных формах. Если же вероятные ответные действия России или Китая смогут увеличить до неприемлемого риски применения военной силы, то будут использованы не военные инструменты насилия – санкции, кибероперации, информационно-психологические и когнитивно-идеологические меры.

Такие варианты сценария периодически становятся известными и регулярно «просчитываются» по заказу Министерства обороны США в различных (нередко альтернативных) организациях, например, в РЭНД-корпорации, как это было сделано, например,  в очередной раз в марте 2019 года (когда был сделан вывод о том, что США понесут огромные потери в случае прямого военного конфликта).

В настоящее время, естественно, вносятся некоторые коррективы, не меняющие, однако,  общего прогноза и базовой гипотезы, более того, подтверждающие её реалистичность. Модель такой гипотезы, основана на вероятном продолжении  концепции противоборства западной ЛЧЦ в 2025 году, исходя из логики развития МО в 2015–2021 годы, в заведомо упрощенном виде представляет собой по сути дела новый этап «переходного периода» к открытым военным действиям. Другими словами, развитие военно-силовых сценариев ВПО после 2025 года является частью общего развития стратегии западной ЛЧЦ и МО последних двух десятилетий.