>>Часть I<<

Военно-силовое противоборство двух лагерей – глобальных игроков и сторонников автаркии – стало долгосрочной и ведущей тенденцией при формировании МО-ВПО в мире в будущем, предполагающей неизбежную эскалацию военно-силового противоборства. Такая эскалация допускает временное усиление силовых (не военных) аспектов в стратегиях Запада (что наблюдается, например, при администрации Д.Трампа и ряда политиков ЕС), но не означает принципиального отказа от стратегии военной эскалации в будущем.

Соответствующее противодействие такой военно-силовой политике неизбежно. В этом аспекте продолжает сохраняться англо-саксонская философия «политики силы», не предполагающая ни равноправных договоренностей, ни отказа от стратегии силового принуждения. Как справедливо писал Э. Люттвак, «На любом уровне, от уличной поножовщины до многосторонних отношений большой стратегии в мирное время, логика неизменно гласит, что действие (здесь укрепление могущества) влечет ответную реакцию, которая не обязательно остановит это действие, но непременно затормозит его простое, линейное развитие»[1].

Другим объективным обстоятельством развития политики силы Запада в новых условиях МО[2] становится неизбежное и стремительное ускорение развития военных потенциалов государств, прежде всего, оборонно-промышленных комплексов (ОПК), вооруженных сил и военного искусства, роста военных расходов и широкого спектра мобилизационных мероприятий, которое имеет одним из своих последствий сдерживание социально-экономического развития. Это хорошо видно на конкретном примере резкого ухудшения гуманитарной обстановки в начале XXI века: В 2024 гг. количество людей, нуждающихся в гуманитарной помощи, достигло 300 млн. человек, число голодающих — 258 млн. человек. Если в 2000 г. в мире насчитывалось 36 млн. временно перемещённых лиц (ВПЛ), то в 2024 г. их количество уже превысило 107,5 млн. человек [3].

Это ведет к тому, что даже в развитых государствах возникает проблема «совмещения» роста затрат на военную безопасность и развитие. Это наглядно видно на примере России,  где затраты (в условиях СВО) достигли в 2024 году 6,3% ВВП[4],  но это уже прямо отразилось на западных странах-членах НАТО,  где сформулирована задача повысить военные расходы до 5% к 2030-2035 годам[5].  Соединенные Штаты, не смотря на огромный дефицит и внешнюю задолженность, в частности, продвигают бюджет на 2026 ф.г. в объеме до 1 трлн.  долларов.  Приоритеты этого бюджета, как признают откровенно американские эксперты, отчетливо сформулированы в заявке Минобороны США:  «Этот исторический оборонный бюджет ставит во главу угла укрепление внутренней безопасности, сдерживание китайской агрессии в Индо-Тихоокеанском регионе, возрождение оборонной промышленной базы США…»[6].

       И, всё-таки, при прогнозе будущего ВПО необходимо исходить из приоритета влияния объективных тенденций. Так, главный геополитический фактор, влияющий на формирование ВПО в мире и политику большинства государств (прежде всего, великих), - Китай. Какие бы события не происходили в мире, но «тень Китая» неизменно влияет на решения сторон. Особенно на политику главного конкурента Китая – США. Более того, опосредованно на все последствия такой политики, например, на ход СВО. Пример – военно-политическое присутствие и активность США в Европе и в НАТО в последние годы, которая прямым образом влияет не только на отношение Запада с Россией, но и на всю военную политику США, включая ход СВО. Этот фактор объясняет, например, позицию США в отношении продажи ЕС ВВСТ для ВСУ. Как признает главнокомандующий воздушно-космическими силами Нидерландов в июле 2025 года, генерал-лейтенант Андре Стер в своем выступлении на Всемирной конференции руководителей ВВС в Лондоне, «Текущая нехватка в альянсе значительно усугубится, если США придется все больше концентрироваться на текущих и будущих событиях в  Индо-Тихоокеанском регионе». «Прежде всего, необходимы глубокие карманы, набитые боеприпасами», — отметил он, — «потому что в мире, в котором мы живем, цифры имеют значение». По данным анализа Международного института стратегических исследований (IISS), «для компенсации оборудования, которое США могли бы перебросить для поддержки европейских нужд, необходимо будет приобрести комплект замены, включающий 400 истребителей, 20 эсминцев, 24 батареи зенитных ракет, 10 атомных ударных подводных лодок, 600 основных боевых танков, 800 гусеничных боевых машин пехоты, 200 ударных вертолетов и другие современные системы вооружения» .

Комментарии Стера прозвучали после того, как союзники по НАТО согласились на целевой показатель своих военных расходов в размере 5% ВВП, что стало результатом давления со стороны президента Д. Трампа на европейские страны, требующего «больше заботиться о собственной безопасности». Более того, по некоторым  сообщениям, посол США в НАТО Мэтью Уитакер даже заявил в мае 2025 года, что переговоры о выводе десятков тысяч американских военнослужащих с континента начнутся «позднее в этом году»[7]. Иными словами, политика США в отношении союзников по НАТО предопределяется приоритетом переориентации ресурсов на противоборство с Китаем, а также стремлением максимально усилить экономические позиции страны в мире.

Другой пример такой геополитической стратегии США перераспределен6ия ресурсов – развитие военно-морского могущества США, которое прямо зафиксировано в стратегии США «Восстановление морского господства Америки», утвержденной Д.Трампом в апреле 2025 года[8], где указывается, что в течение 90-200 дней США должны предпринять масштабные комплексные меры. Документ, принятый в США, очень точно отражает суть современной стратегии страны, а не только развитие военно-морской мощи. В этой связи целесообразно подробнее рассмотреть эти планы применительно к стратегии США в мире вы целом. Так, первый раздел стратегии отражает принципиальную оценку не только военной мощи США , но и ВПО в мире:  «Раздел  1. Цель .   Коммерческий судостроительный потенциал и морская рабочая сила Соединенных Штатов были ослаблены десятилетиями пренебрежения со стороны правительства, что привело к упадку некогда мощной промышленной базы, одновременно усиливая наших противников и подрывая национальную безопасность Соединенных Штатов. Как наши союзники, так и наши стратегические конкуренты производят корабли за малую часть стоимости, необходимой в Соединенных Штатах. Последние данные показывают, что Соединенные Штаты строят менее одного процента коммерческих судов в мире, в то время как Китайская Народная Республика (КНР) отвечает за производство примерно половины».