При оценке состояния и прогнозе развития будущего миропорядка, сценариев развития МО и ВПО, важно, во-первых, адекватно – точно и своевременно - оценивать внешние и внутренние угрозы, избегая их искусственного конструирования, а тем более абсолютизации опасности (что часто делается военными и политиками), а, во-вторых, выстраивать собственную политику безопасности и развития, а не рефлексивно отвечать на  внешние угрозы, которые могут быть созданы искусственно, либо быть надуманными[1].

В реальности и первое, и второе бывает в политике нередко. Действительно, только гениальный политик или эксперт может точно и своевременно  оценить состояние МО или ВПО. В истории СССР и России это в последние годы не удавалось. Так, внешние угрозы при М. Горбачёве и Б. Ельцине и, отчасти, в первые два срока президентства В.Путина, были, очевидно, недооценены, а реакция на них не своевременна. По сути дела, до 2014 года реакция со стороны России на развитие МО и ВПО была замедленной и не адекватной, в особенности на вмешательство во время чеченских войн и грузинской операции, когда «коллективный Запад» занял явно антироссийскую позицию[2].

Соответственно реакция России в области обеспечения безопасности была, во-первых, рефлексивна, как «ленивый» ответ на действия Запада, а, во-вторых, эта реакция была не в области выстраивания наиболее эффективной политики безопасности, основанной на национальных интересах, а как ответ на возникавшие угрозы. Разница в таких подходах очевидная, но переход от одной политики к другой, можно сказать, произошел только в начале третьего десятилетия, что и было зафиксировано в СНБ РФ, утвержденной президентом в 2021 году[3].

Эти правила в полной мере относится к оценке вероятных угроз, исходящих от возможных будущих коалиций. Но, во-первых, надо адекватно оценить перспективы этих коалиций (некоторые страны-члены, как КСА, например, не хотят жестко ассоциироваться ни с одной из них), а, во-вторых, возможные угрозы, исходящие от этих коалиций и их военно-политических союзов (БРИКС, например, отрицает военное сотрудничество и не имеет своей жесткой структуры и аппарата управления). Так, например, в 2024 году после принятия в БРИКС еще 5 государств и заявлений от 30-40 стран о готовности присоединиться к этому клубу, стало для всех очевидно, что старая система миропорядка уже не существует, а новая – ещё только формируется[4].

Базой старой системы, как известно, выступают страны «Большой семерки»,  а новой, нарождающейся, - на базе БРИКС[5]+ Китай, Россия, Индия, Иран, а также потенциально - Турция, но нельзя говорить о том, что новая система стала военно-политической коалицией, хотя и отрицать общность политических интересов не стоит.

Вместе с тем, конфликт Израиля и палестинцев в Газе в 2023-2024 году показал, что фактически стороны бывли поддержаны двумя коалициями – «Большой семеркой» и расширенным БРИКС, т.е. очевидно, что политические и военные аспекты в деятельности этих коалиций набирают силу. В особенности после резких заявлений и действий Турции, которая отчетливо провела разницу в политических курсах Запада и «Глобального юга».

Таким образом, в мире формируются разные центры силы, которые уже во многом разрушили старый миропорядок. Процесс «переходного периода», вероятно, займет одно-два десятилетие, когда степень единства и сотрудничества внутри из каждой коалиции[6], как и ее границы, будут меняться. При этом степень сотрудничества также будет зависеть от интересов того или иного члена. Так, например, в Африке (как и во многих  других государствах планеты) никто из государств особенно не спешит порвать отношения с США и заменить их на отношения с КНР.  Все стороны пытаются сохранить отношения. Формула «равноудаленности» откровенно противоречит сущности военно-политической коалиции, но вполне допустима в таких клубных образованиях, как БРИКС.

Известно, что в  основе любых конфликтов в обществе и между субъектами МО и ВПО, включая военные конфликты, лежат противоречия интересов, которые не могут быть преодолены политико-дипломатическим, переговорным, либо иным путём. «Иным путем» в настоящее время – это посредством силовых, не военных средств и мер, прежде всего, финансово-экономических санкций.

Этот тезис только усиливается, если одна из сторон конфликта изначально отказывается от переговоров, рассчитывая на использование силы, особенно вооруженного насилия[7]. В этом случае разрешение конфликта наступает в ходе его перенесения в силовую фазу. Таким образом, следует признать, что в случае, если отношения между субъектами и акторами, не могут быть урегулированы мирным или невоенным путем, то они объективно приобретают военно-силовой характер, т.е. начинается конфликт. Именно такая ситуация возникает в мире в связи с современными стратегическим и откровенно заявленными намерениями США сохранить контроль над военно-политической и финансово-экономической обстановкой в мире («нормами и правилами», формируемыми в одностороннем порядке США) с помощью силы, включая вооруженное насилие, т.е. делает конфликт очень вероятным, практически даже неизбежным.

Далее. Учитывая, что отношения между современными ЛЧЦ и нациями формируются в области систем ценностей, традиций и интересов, следует признать, что компромиссы в этой области становятся всё менее и менее реальны, а решение проблем военно-силовым путём, наоборот,  – обычной практикой. Действительно, достичь компромисса в кульурно-цивилизационной области даже между очень близкими нациями нередко невозможно. Как показывает история, такие конфликты могут продолжаться столетиями.

При этом политические конфликты между субъектами и акторами МО и ВПО, за которыми стоят цивилизационные системы ценностей, в особенности религиозные, становятся всё более беспощадными. Так, военный конфликт в Афганистане, продолжающийся почти 40 лет, в отношениях между властью и оппозиции, в том числе  и по отношению к СССР,  носил, прежде всего, не столько политический, сколько культурно-цивилизационно и мировоззренческий характер, а с США – в ещё большей степени дополнен и политической, и национальной спецификой. Этот конфликт «перетёк» внутрь одного субъекта, превратился в гражданскую войну, между разными политическими, этническими, культурно-религиозными силами, которые в своих интересах поддерживают США, выступая «спонсорами» конфликта.

Таким образом, мы встречаемся с феноменом, когда отдельные ЛЧЦ, встретив противоречивые отношения к своим интересам и ценностям, превращают их в антагонистические, межцивилизационные противоречия, которые усугубляются политическими, экономическими и иными интересами, за которыми нередко стоят внешние спонсоры. Примером этому может служить конфликт в Сирии, где присутствуют:

– межцивилизационные;

– религиозные;

– этнические;

– социально-политические и экономические противоречия.

Причем, эти противоречия сознательно используются и развиваются внешними субъектами, в частности, уже длительное время всячески инспирируются западной военно-политической коалицией, выступающей в качестве «внешнего спонсора» конфликта.

Примечательно, что этот же пример с Сирией становится примером формирования различных коалиций на базе различных ЛЧЦ. Прежде всего, речь идёт о западной военно-политической коалиции на Украине, представленной в настоящее время именно широкой политической и цивилизационной коалицией во главе с США.

Но, кроме этой коалиции, в Сирии и в мире можно говорить и о сформировавшейся достаточно широкой «антизападной» политической коалиции, в которую входят как разные ЛЧЦ, так и самые разные акторы – от сирийских политических и иных организаций до иракских, иранских, палестинских и других организаций.

Следующая особенность конфликтов ЛЧЦ и закономерностей создания коалиций заключается в том, что сама неравномерность развития разных стран и наций стимулирует конфликтность. Растущее значение человеческого капитала и его институтов – государственных и общественных - в экономической и общественной жизни неизбежно и достаточно быстро усиливает качественные различия между отдельными ЛЧЦ, создавая всё новые «поля конфликтов», а не «поля компромиссов».

Новые институты человеческого капитала (ИНЧК) нередко становятся эффективными политическими инструментами против оппонентов – государственных и общественных институтов. Это хорошо видно как на примере стран бывшего СССР, так и Африки, и других регионов, где такие институты сыграли роль политических инструментов захвата власти. Это было видно в СССР на  примере бывших республик, а ныне стран Прибалтики, позже – на примере Украины, Грузии, а в 2024 году – Армении и Молдавии.

Это прямо отразилось как на содержании противоречий, так и инструментах противоборства. Если прежде основными противоречиями между субъектами МО были политические и экономические, то сегодня на первый план выходят цивилизационные и гуманитарные. И противоречия, и средства и меры противоборства. Более того, если прежде основными военными конфликтами были конфликты между внешними субъектами МО, то теперь – между внутренними акторами, часто «на внутренней», одной территории, между различными, но близкими акторами, которые при иных обстоятельствах, столетиями проживали мирно друг с другом. Пример – армяно-азербайджанский конфликт, осетино-ингушский конфликт, абхазо-грузинский конфликт, молдавско-приднестровский конфликт и т. д. Так, в частности, Сирии в войне участвуют десятки различных группировок, однако, как правило, за каждой из них стоят «внешние спонсоры», которые используют самые различные мотивы конфликта – социальные, политические, религиозные, пр.

Иными словами, в XXI веке возникла ситуация, когда межцивилизационные отношения интегрировали в себя всю совокупность политических, экономических и иных разногласий и противоречий, существовавших до этого времени относительно мирно друг с другом. Представляется, что это не случайно – не может же быть случайностью возникновение сотен конфликтов по всему миру практически в один и тот же, относительно благополучный период развития.

Ответ, как представляется, заключается в том, что более приоритетные – цивилизационно-национальные, интересы стали доминировать над другими интересами именно по мере развития качества человеческого капитала, который превратился в главную ценность и критерий развития, а также в главный инструмент политики.

На фоне увеличения цивилизационных угроз и численности негативных сценариев развития всей ЧЦ, особенно остро становится вопрос о том, в каких новых формах будут развиваться отношения между локальными ЧЦ и какими будут сценарии развития МО в будущем. К сожалению, в СССР и России существовало немало неадекватных оценок, которые привели к геополитической катастрофе, но важно, чтобы такие оценки давались точно и своевременно на самом высоком уровне. От них зависит в конечном счете вся стратегия борьбы.

По мнению некоторых ученых-исследователей, в современных военно-теоретических взглядах на войну, содержащихся в документах военного планирования и реализующихся в практике американского военного строительства нашли свое отражение целый ряд достаточно известных общих новых тенденций в военном деле, которые превратились уже в норму в военном деле в последние 20 лет. Среди них, например, российские военные эксперты В. Евдаков и В. Домрачеев в своё время, отмечали[8]:

– значительное повышение напряженности и темпа ведения военных действий, что потребует более высокого, чем прежде, уровня взаимодействия всех видов вооруженных сил, нашедшего свое отражение в концепциях «объединенных сил», «экспедиционных формирований» и ряде других, основанных на широком применении автоматизированных боевых информационно-управляющих систем и ВВТ, созданных на основе последних технологических достижений;

– стремление к первоочередному достижению информационного превосходства над противником как одного из основных условий успешного ведения военных действий, что свидетельствует о повышении роли информационного обеспечения, фактически превратившегося из вида оперативного (боевого) обеспечения действий войск в важнейшую составляющую вооруженной борьбы;

– трансформация в период до 2015–2020 гг. логико-временного построения операции, выделение в ее структуре логической последовательности этапов, выстроенных по степени важности и обеспечивающих эффективное достижение целей военных действий на фоне непрекращающегося информационно-психологического воздействия на население и вооруженные силы противника;

– расширение пространственной сферы ведения военных действий, предоставляющее возможности всеобъемлющего воздействия на противника одновременно в воздушно-космическом пространстве, на суше и на море, в информационной сфере на всю глубину его территории (оперативного построения сил) и с различных направлений;

– сохранение «операции» как главной и основной формы ведения военных действий, появление новых видов операций (космических, противоракетных, информационно-психологических, радиоэлектронно-огневых, роботизированных и др.);

– переход от количественных критериев расчета соотношения боевых возможностей к качественным, выход на ведущее место соотношения по высокоточному оружию, оружию на новых физических принципах;

– относительное снижение роли наземных сил в достижении целей военных действий и выход на первый план видов вооруженных сил, на вооружении которых имеется высокоточное оружие и оружие на новых физических принципах (военно-воздушные, военно-морские, космические силы, а также войска радиоэлектронной борьбы);

– сокращение сроков выполнения боевых задач и общего времени проведения операции, связанное с высокой эффективностью оружия;

– уменьшение нарядов высокоточных сил и средств поражения, необходимых для решения типовых задач, непосредственно влияющее на необходимость и масштабы применения ядерного оружия;

– усиление централизации и автоматизации управления, с одной стороны, и децентрализации исполнения (предоставление нижестоящим командирам полной самостоятельности при выборе сил, средств и способов действий) – с другой;

– появление новой концепции ведения военных действий в едином информационном пространстве с использованием объединенных информационно-управляющих сетей и формирования высокой сетевой архитектуры – глобальные и локальные информационные сети.

При этом подчеркивалось (уже в первом десятилетии нового века), что в соответствии с национальной военной стратегией США применение группировок американских вооруженных сил должно осуществляться в соответствии со следующими принципами:

– военная сила должна применяться решительно и целенаправленно, что требует заблаговременного и тщательного анализа обстановки;

– вооруженные силы должны применяться комплексно в интересах максимального использования уникальных возможностей каждого вида вооруженных сил;

– применение вооруженных сил США предпочтительно в составе военно-политических союзов или коалиционных группировок войск (сил)[9]. Последнее обстоятельство особенно важно – именно в начале века обнаруживается целенаправленное стремление США создать широкую военно-политическую коалицию, границы которой выходили бы за пределы существовавшей в то время зоны ответственности НАТО. Расширение НАТО продолжалось, но оно сопровождалось и развитием двусторонних отношений США и усилий по консолидации западной цивилизационной коалиции, в которой не предусматривалось места для России  и большинства других стран.    

Оценка правящей элитой России такого развития МО и ВПО – осторожная и не всегда последовательная – завершилась точной оценкой состояния МО-ВПО В.В.Путиным в феврале 2007 года на конференции по безопасности в Мюнхене. В 2024 году, сказанные оценки  В.Путиным оказались также и адекватным прогнозом: «Считаю, что для современного мира однополярная модель не только неприемлема, но и вообще невозможна. И не только потому, что при единоличном лидерстве в современном  – именно в современном  – мире не будет хватать ни военно-политических, ни экономических ресурсов. Но что еще важнее: сама модель является неработающей, так как в ее основе нет и не может быть морально-нравственной базы современной цивилизации».

И далее – политике Запада: «Вместе с тем все, что происходит сегодня в мире, – и сейчас мы только начали дискутировать об этом – это следствие попыток внедрения именно этой концепции в мировые дела – концепции однополярного мира…Односторонние, нелегитимные часто действия не решили ни одной проблемы. Более того, они стали генератором новых человеческих трагедий и очагов напряженности. Судите сами: войн, локальных и региональных конфликтов меньше не стало»[10].

Иными словами, в целом к 2007 году произошла переоценка состояния МО и ВПО в мире и адекватная оценка военной политики Запада со стороны руководителя внешней и военной политики России.

Среди военных экспертов аналогичные оценки также прозвучали в то время: «В целом, за счет создания и принятия на вооружение новых боевых и обеспечивающих систем и средств планировалось существенно повысить способность вооруженных сил вести решительные боевые действия и достигать всеобъемлющего превосходства над любым противником[11].  В то же время каждый из них должен применяться в боевой обстановке по своему предназначению и служить инструментом, усиливающим возможности человека в бою[12].

Известна (и была сформулирована в то же время) взаимосвязь и последовательность внешнеполитических целей Запада в формировании МО-ВПО и военной стратегии всей западной коалиции, которую, например, еще в начале первого десятилетия нового века бывшие советники НГШ ВС РФ Попов И.М. и Хамзатов М.М показали следующим образом, обращаясь, прежде всего, к тому большинству в российской элите, которое продолжала верить, что их интересы совпадают с интересами Запада:

Не случайно в 2007 году В.Путин сказал о нарастающей военной конфликтности между разными частями мировой цивилизации. С прекращением колониальных войн преобладающими стали внутригосударственные вооруженные конфликты, которые в 1975–2010 гг., за незначительным исключением, составляли в каждом году до 80% и более от общего числа вооруженных конфликтов, учтенных в базе данных UCDP. В последние годы их доля снизилась за счет интернационализации внутренних конфликтов, которая в 1947–1956 гг. не наблюдалась, а в 1957–1979 гг. была сравнительно редкой. В 2014 г. внутренние конфликты, переросшие в международные, составили треть от общего числа конфликтов (13 из 40). К их числу относятся вооруженные конфликты в Афганистане, Азербайджане (Нагорный Карабах), Ираке, Йемене, Мали, Нигерии, Сомали, США, Южном Судане, Уганде и 3 конфликта на Украине (Донецк, Луганск, Новороссия).

США, как внешняя противоборствующая сторона, были вовлечены в 4 конфликта, Бельгия, Великобритания, Иордания, Россия и Франция – в 3. Но начиная с 2001 г. США чаще всего выступают дополнительной внешней противоборствующей стороной практически во всех интернационализированных внутренних конфликтах[13].

США стали стороной, стремящейся максимально обострить существующие конфликтные зоны. Это – условие сохранения ими контроля над военно-политической обстановкой в мире. Было признано, что участие войск внешних противоборствующих сторон, по мнению многих экспертов, таит в себе серьезную угрозу для прекращения конфликта. Именно этого и добиваются США. Привлечение дополнительных ресурсов и увеличение числа противоборствующих сторон, которым труднее прийти к соглашению, могут привести к увеличению продолжительности и тяжести вооруженного конфликта.[14] Как видно на диаграмме, наибольший потенциал вооруженных конфликтов – во внутригосударственных (как правило, межцивилизационных) и во внутренних конфликтах, которые при внешней «помощи» переросли в международные конфликты. Пример СВО – наиболее показателен. Внутриполитический конфликт был создан Западом, в том числе еще до переворота в Киеве в 2014 году, поддержан после переворота и переведен в военный конфликт в 2014-2022 годах. СВО стала лишь этапом перехода внутреннего конфликта на Украине в военный международный мконфликт.

Число погибших в вооруженных конфликтах с участием государства, которые ведутся за пределами территории государства, которое было практически сведено к нулю с середины 1970-х годов, когда прекратились колониальные войны в1953–1959 гг. , вновь начало снова  расти с 1990-х годов, когда, как казалось, в однополярном мире было обеспечено контролируемое доминирование глобализации[15].