>>Часть I<<

Важная тенденция в развитии МО, связанная с усилением силового противоборства в международных отношениях в последнее десятилетие, ведёт к стремительному нарастанию со стороны Запада политики силового информационно-политического воздействия на Россию, которое нередко приобретает откровенно агрессивные и даже одиозные формы. Нередко экстремистские и террористические организации выступают проводниками и исполнителями такой политики, как это видно на примере Сирии и Украины[1].

Традиционный акцент на противоборстве международному терроризму, который присутствовал в международной и российской политике с 2001 года, сменился на противодействие угрозам международной и национальной безопасности в области информатики, СМИ и кибербезопасности. По сути дела, это обстоятельство по-новому сформулировало для России проблему информационного суверенитета во втором десятилетии нового века, в частности, когда западные популярные сети и интернет-ресурсы стали откровенно цензурировать российские источники информации, пытаясь регулировать информационные потоки. Так, только в 2020 году по разным причинам были блокированы ведущие СМИ России, включая государственные каналы.

Таким образом, в области информации в мире сложилась ситуация, когда фактический монополизм Запада стал регулятором информационной деятельности в мире, навязывая свои нормы, правила и ценности остальным субъектам международных отношений. В этом контексте борьба с экстремизмом и международным терроризмом стала одним из аспектов более широкой политики противодействия враждебному информационному влиянию и укреплению информационного суверенитета.

В международной области, по понятным причинам, наша политика носит достаточно ограниченный характер, концентрируя внимание на противодействии международному терроризму, экстремизму и киберпреступности. Даже в этих областях она далеко не всегда находит поддержку у медийных монополистов Запада, которые рассматривают свое превосходство в этой области в качестве очень эффективного средства политики «силового принуждения».

Поэтому основной акцент в правовой деятельности по противодействию враждебного информационного влияния был сделан в области национального законодательства, которое за короткий период динамично прошло достаточно большой путь от игнорирования медийного влияния из-за рубежа до разработки мер по его противодействию. В частности, модернизация конституционных положений, в рамках которой информация, информационные технологии и связь, а также обеспечение безопасности личности, общества и государства при применении информационных технологий, обороте цифровых данных включены в сферу ведения Российской Федерации, отражает поступательное развитие отношений по реализации государственного суверенитета в информационном пространстве.

Предпринимаемыми нашим государством мерами продолжается формирование системы международной информационной безопасности. В конце декабря 2019 г. Генеральной Ассамблеей ООН поддержана инициатива Российской Федерации по разработке международной конвенции о противодействии использованию информационно-коммуникационных технологий в преступных целях (далее — Конвенция).

Начало подготовки нового всеобъемлющего документа стало результатом длительной дипломатической работы.

С военно-политической точки зрения основным содержанием «переходного периода» к новой парадигме развития ВПО в 2019 – 2025 годы будет ускоренное развитие силовых, вообще, и военных, в частности, возможностей США и всей западной ЛЧЦ. Если говорить просто, даже упрощённо, то в период 2019–2025 годов западная ЛЧЦ попытается добиться увеличения силового вообще и военно-технического превосходства, в частности, над другими ЛЧЦ и центрами силы, до такой степени, которая позволит ей контролировать дальнейший процесс развития не только МО и ВПО, но и других ЛЧЦ посредством проведения политики их «силового принуждения»[2].

Рис. 1. Приоритеты США и их союзников в период формирования «однополярного» мира в «переходный период»

Кроме того, именно при Д. Трампе произошло органическое смыкание ставки на военно-технологическое превосходство и лидерства США на новом этапе (4-м) промышленной революции[3]. В 2017–2018 годах по его прямому поручению была разработана долгосрочная программа развития военных технологий в сочетании с новыми военно-промышленными возможностями. В частности, возможностями развития систем ПРО и гиперзвукового оружия[4].

В этом смысле приход к власти в США Д. Трампа отнюдь не случайное явление. Как и его подход к быстрому наращиванию военных расходов, которые в 2019 ф.г. составили 719 млрд долл. (не считая скрытых статей) без учёта роста военных расходов союзников США по военно-политической коалиции, от которых США также требуют наращивания военных расходов. Простой прогноз предполагает, что к 2025 году, т.е. завершению «переходного периода», военные расходы коалиции (включая Японию, Саудовскую Аравию, Австралию и другие страны) существенно превысят 1700 млрд долл. Это будет в 20–25 раз больше чем расходы России и в 3–4 раза больше, чем у КНР, что должно не только сохранить, но и увеличить военное превосходство западной коалиции[5]. Новый военный бюджет США, предложенный Дж. Байденом, на 2023 год подтверждает эту тенденцию.

Вместе с тем, неизбежные риски усиления военно-силового противостояния, в особенности, связанные с сознательной военной эскалацией, требуют, чтобы политических целей добивались силовыми, но, по возможности, не военными средствами и способами. Это объясняет регулярные заявления Дж. Байдена о том, что США и НАТО не участвуют в военном конфликте на Украине.

Война США в Афганистане и Ираке (а до этого во Вьетнаме и Корее) дорого обошлась экономически и демографически стране, что, к сожалению, уже забывается у части американской правящей элиты, которая уже «отошла» от «вьетнамского и «корейского» синдромов. Но, главное, новые технологические возможности, прежде всего в области информатики и связи, предоставляют, как считают в США, качественно новые средства политического и военного насилия. Эти новые средства насилия, основанные на технологическом (прежде всего, информационном) превосходстве Запада, значительно расширяют силовые возможности политического влияния[6].

При этом в основе такой установки на силовое превосходство находится вполне оправданная точка зрения, в соответствии с которой будущее соотношение сил в мире будет определяться, прежде всего, соотношением сил в области науки и технологий[7]. К сожалению, эта очевидная истина долгое время игнорировалась в России.

Можно сказать, что СВО России на Украине в 2022 году вынудила правящую элиту нашей страны практически воспринять её актуальность.

Это соотношение сил между различными центрами силы в последние несколько десятилетий стремительно меняется в пользу США во многом именно благодаря их технологическому, нарастающему лидерству, которое трансформируется в политическое и экономическое влияние практически в течение нескольких лет. Если посмотреть, например, на график капитализации крупнейших технологических компаний США за последние 15 лет, то легко увидеть, как растёт это влияние. По сути, одновременно с ним растёт и влияние военно-политической коалиции, созданной США в конце прошлого века потому, что западная цивилизация основывается на использовании своей технологической мощи[8].

Параллельно нарастает и возможность силового давления на Россию с помощью «технологических санкций», которые в общем списке санкций и средств силового принуждения оказываются самыми эффективными.

На мой взгляд, темпы роста наиболее крупных наукоёмких компаний США свидетельствуют о том, что они быстрее других стран-лидеров переходят к новому технологическому укладу, получая огромные политические и военные преимущества перед другими центрами силы. Действительно, самые первые по капитализации мировые компании — это американские наукоемкие кампании, чья капитализация в 2018 году превысила 1000 млрд. долл., превосходящие в несколько раз такие российские гиганты как «Газпром» и «Роснефть». Достаточно посмотреть на темпы капитализации только четырёх наукоемких компаний, чей совокупный ВВП уже превосходит национальный ВВП России.

Рис. 2. Рост рыночной капитализации крупнейших наукоёмких компаний

Вместе с тем считается, что в последние годы, по мере усиления «многополярности», усиливается и влияние антиамериканского блока, в который кроме России, КНР, Ирана, КНДР и нескольких других стран входят ряд акторов. А. Афанасьев, например, пишет, что «Антиамериканский блок получается довольно мощный, с пятой колонной в НАТО, и остановить его развитие у США без войны — скорее всего не получится. Проще всего договориться с Китаем — но это только на первый взгляд. Китай наиболее опасен в долговременном плане и США договоренность с Китаем нужна меньше всего. Трамп, кстати, прозорливо попытался начать разрушение антиамериканского блока с России — но

Конгресс поломал ему всю игру и тем самым кардинально ухудшил геополитическое положение США»[9], что является, на мой взгляд, заведомым преувеличением. Иными словами, стремительно растущая технологическая мощь США компенсирует их объективное и неизбежное относительное отставание от новых центров силы в экономике[10].

«Переходный период» до 2025 года покажет насколько технологическая мощь США сможет компенсировать растущую экономическую мощь КНР. Не случайно то, что Д.Трамп объявил самой главной угрозой для США планы КНР стать мировым технологическим лидером к 2025 году. Акции США в отношении КНР в 2018 году во многом были мотивированы именно стремлением США ограничить утечку технологий и затруднить для КНР технологическое развитие. Этим же объясняется и подлинный смысл санкций против России, которая, по мнению правящей элиты США, должна технологически закрепиться среди отсталых государств, что автоматически ликвидирует её военно-политические амбиции.

Правда, следует оговориться, что некоторые эксперты, в т. ч. А. Афанасьев, считают, что этот стремительный технологический рост не подкреплен реальным ростом экономики, что он базируется на трех вещах:

1. Мода.

2. Возвратом в США большого количества долларов с мировых рынков.

3. Байбеками.

Но именно эти три «вещи» и являются двигателями наукоёмкой экономики.

Надо сказать, что Д. Трамп именно с таких позиций рассматривает возвращение США экономического лидерства — через опережающее промышленно-технологическое развитие и НИОКР. Таким образом, опережающее технологическое развитие США и ряда их союзников означает, что они используют самый мощный и динамичный фактор современного развития экономик и государств, который намного важнее чем прежние факторы роста — демография, ВВП, природные ресурсы.