>>Часть I<<

>>Часть II<<

>>Часть III<<

Особое значение, которое в будущем развитии МО и ВПО будет иметь период 2019–2025 годов, может заключаться в переходе к новой силовой (открыто военной) парадигме противостояния западной ЛЧЦ с некоторыми ЛЧЦ и центрами силы, прежде всего, российской ЛЧЦ[1].

Такой переход возможен, даже вероятен, потому, что сами по себе изменения в экономике и демографии не ведут к изменениям военно-политическим, которые можно отложить, либо даже игнорировать, опираясь на военную силу[2].

Опасность заключается в том, что развитие кибернетического оружия, РЭБ, сетевых средств массовой информации и интернет-ресурсов (переход к веб 2.0 и веб 3.0 технологиям) может достигнуть в «переходный период» некой критической точки, когда их системное и массовое применение может показаться эффективным с точки зрения установления контроля над государственными и общественными институтами потенциального противника. Либо с точки зрения смены политической элиты и внутриполитической дестабилизации, что стало главной целью США по отношению к России в последние годы. Именно в «переходный период» США радикально сменили традиционные цели использования военной силы на цели внутриполитической дестабилизации и замены правящей элита России.

Строго говоря, собственно огневая мощь и вооруженные силы в этом случае могут и не использоваться. Вполне достаточно может быть этих ресурсов для того, чтобы правящая элита противника признала свое поражение и отказалась от суверенного права на управление. Эта новая модель ведения вооруженной борьбы без собственного оружия может быть условно названа как «информационно-когнитивный вариант», когда противник постепенно, но в течение нескольких лет признает чужую систему ценностей и интересов в качестве своей.

Примерно так, как это произошло в 1988–1991 годы в СССР и в 2004– 2014 годы на Украине.

В этой связи огромное значение приобретает точный анализ и прогноз развития возможных сценариев развития МО и их вариантов на новых этапах существования человеческой цивилизации, и развития науки и техники, когда будут доминировать уже новые технологические и социальные парадигмы. Особенно после 2021–2022 годов, когда очень велика, даже неизбежна вероятность изменения всей парадигмы мирового технологического и экономического развития, появление возможности создания принципиально новой политической картины мира. Эти перемены в МО могут быть вполне сопоставимы с переменами после Второй мировой войны, когда в мире появились два бесспорных противостоящих друг другу центра силы. Прогнозировать возможность такой смены парадигм даже в среднесрочной перспективе (до 10 лет) крайне трудно, но необходимо, ведь от них в конечном счете зависит вся будущая МО и ВПО[3].

Таким образом, в течение короткого периода времени 2022–2023 годов характер развития сценариев МО и особенно ВПО может радикально измениться, хотя соотношение сил и потенциалов противостоящих сторон за этот же период времени изменится незначительно, либо даже вообще останется на прежнем уровне. Это означает необходимость учета новых рисков принципиального характера, не предусмотренных в прогнозах нашей экстраполяции развития сценариев МО и их вариантов не только до 2040 года, но и даже более раннего периода. Вероятность такой смены технологических парадигм остается для 2021–2023 годов и ее необходимо учитывать при планировании.

С точки зрения обеспечения безопасности страны, подобное отставание России на фоне ускоренного развития других центров силы в мире (например, в августе 2018 года некоторые международные рейтинговые агентства заявили, что Шанхай по объему своих научно-технических разработок уже обогнал район Калифорнии) для России чрезвычайно опасно, более того, несёт в себе опасность цивилизационной угрозы, по нескольким фундаментальным причинам:

— Усиление военно-силового противостояния и ставка на политику «силового принуждения» со стороны Запада тем эффективнее, чем ниже темпы технологического и социально-экономического развития России потому, что позволяет разрабатывать и использовать самый широкий набор силовых инструментов — от собственно военных до информационно-пропагандистских, — которых нет у другой стороны (например, в области киберопераций и РЭБ) для силового принуждения противника к действиям, противоречащим его интересам, более того, способных привести к его военному поражению.

Развитие новейших технологий вновь поставило перед Россией задачу своевременной и эффективной защиты от прорывных военно-технических результатов, как это уже было в годы изобретения ядерного оружия и ракетной техники, угрожающих прежде всего информационной безопасности обществу и государству[4];

— Растущее отставание России неизбежно сказывается на внутриполитической стабильности в России и суверенитете ее правящей элиты, способности принимать адекватные решения. Относительно невысокий рейтинг НЧК и его институтов, низкие доходы огромного числа граждан и стимулируемая извне напряженность неизбежно ведут у внутриполитической нестабильности. Так, санкции 2014–2021 годов привели к скачку инфляции, расширению слоя бедных и нищих в стране, обесценению рубля и другим последствиям, хотя и не вызвали ожидавшегося на Западе роста протестных настроений, которые должны были привести к замене элиты.

К 2018 году в США и в странах Западной Европы[5] было общепринято (и вполне справедливо) считать, что последствия для России политики санкций в 2014–2017 годах привели к тому, что:

— ускорилась инфляция, в особенности в области продовольственных товаров и услуг;

— на 50% обесценился рубль по отношению к доллару;

— заметно увеличилось численность бедных и нищих;

— сократился импорт и экспорт порядка на 30%;

— сократился до отрицательного рост ВВП в 2014–2016 годы;

— был создан дефицит бюджета (до 3,5%) и сократились золотовалютные резервы (более чем на 150 млрд долл.);

— несколько раз повышалась ставка рефинансирования, что привело к банковскому кризису, что хорошо видно на следующем графике:

Рис. 1.

— а также другие экономические и социальные последствия.

Вместе с тем, на Западе признают, что:

Во-первых, была не достигнута главная, внутриполитическая, цель — ухудшение социально-экономической ситуации в России радиально не повлияло пока что на уровень политического доверия к руководству страны. Т. е. на внутриполитическую стабильность.

Во-вторых, ухудшение социально-экономической ситуации в стране вызвано разными причинами, что хорошо понимают граждане: трудно сказать наверняка, что негативные явления в экономике и торговле в 2013–2018 годах полностью стали следствием санкций. Так, падение стоимости экспорта некоторых стран, по отношению к которым санкции не применялись, в эти годы также сократилась.

К началу 2018 года ситуация в российской экономике исправилась и вышла на скромный, но устойчивый рост, — отмечает рейтинговое агентство Fitch: «Долгосрочный кредитный рейтинг страны в иностранной валюте аналитики подтвердили на инвестиционном уровне «BBB» с «позитивным» прогнозом, краткосрочный — на уровне «F3».

Позитивный прогноз «отражает продолжающийся прогресс в укреплении экономической политики, основанный на более гибком валютном курсе, твердой приверженности инфляционному таргетированию и устойчивой бюджетной стратегии»[6].

Вместе с тем этот устойчивый рост равносилен растущему экономическому и технологическому отставанию, которые неизбежно отражаются на внутриполитической стабильности в России. Учитывая, что именно российская правящая элита — основная цель политики «силового принуждения»[7], против которой используется весь спектр средств насилия, это обстоятельство становится решающим в вопросе обеспечения национальной безопасности;

— Отставание России в социально-экономическом и научно-техническом развитии неизбежно будет вести к дальнейшему отставанию в технологической области, национального человеческого капитала[8]  и институтов его развития, которые в настоящее время, в свою очередь, в решающей степени определяют темпы развития нации и экономики и характер «переходного периода» от одного уровня технологического уклада к другому[9].

Это, в свою очередь, означает, что весь спектр развития средств и способов «силового принуждения»[10]  современной политики западной военно-политической коалиции — от новейших ВВСТ до СМИ и средств массовой коммуникации, — социальных сетей, технологий развития когнитивных способностей и т. д. в России будет неизбежно отстающим. Так, например, если до начала 2020 годов в основном российские ВВСТ будут характеризоваться модернизированными (иногда глубоко) системами и видами, то новые поколения оружия и техники, разработанные на основе последних достижений фундаментальных наук и современных НИОКР, появиться если и смогут, то с огромным трудом и в ограниченных областях.

При этом исключительно важное значение среди этого набора силовых инструментов политики «силового принуждения» приобрели средства массовой коммуникации и информации, интернет ресурсы самого широкого профиля и социальные сети, а также средства кибервойны. Уровень их развития — в ВВСТ, системах управления, в гражданских областях и в целом в обществе — отражает общий уровень информационно-технологического развития России.

Рост их значения в 2014–2022 годы уже привёл к тому, что они превратились в мощный политический инструмент, который, как известно, в кампании Д. Трампа 2016 года играл даже более важную роль, чем электронные СМИ.

И, наоборот, в организации «сопротивления» тому или иному режиму, против которого готовились акции силового принуждения США, социальные сети выступали в качестве инструмента организации беспорядков и внутриполитической дестабилизации. Особенно в террористических и экстремистских организациях. Такой «информационный джихад», как правило, осуществлялся в трех основных формах:

1. Социальные сети, блоги и форумы (профили «Имарат Кавказ» в сетях «Facebook», «ВКонтакте», «Одноклассники», в «Живом журнале», но особенно в сервисах Twitter, а также на специализированных исламских форумах «независимых» информагентств («спаляф-форумах») и агентств «Джаамат» и др.

2. Сайты «вилаятов» «Имарата Кавказ» и пр.

3. Чаты (Kavkazchat, IRV).