Разрыв М. Горбачёвым в 1989 году взаимосвязи наступательных и оборонительных стратегических вооружений, существовавшей в качестве принципа переговоров с США с 1972 года[1], привёл в дальнейшем к наиболее желательным для США последствиям — радикальному сокращению и сдерживание количественного соперничества в области СНВ (прежде всего, самых мощных «тяжёлых» МБР СССР) с помощью Договора по СНВ 1991 года, с одной стороны, и  развитию наступательного стратегического потенциала посредством наращивания потенциала ВТО (прежде всего КР), с другой[2]. Параллельно в США ускоренно создавался потенциал глобальной эшелонированной ПРО и мощный арсенал стратегических неядерных систем ВТО, прежде всего, КРМБ (свыше 8000 единиц).

Объективно, «интерес» США к ядерным СНВ падал, более того, в перспективе они были бы вообще заинтересованы в его уничтожении потому, что их возможности — наступательные и оборонительные — стратегических неядерных вооружений были значительно выше аналогичныхвозможностей РФ, КНР и других стран. Во многом поэтому в 2010 году был заключён договор СНВ-3. Россия и США на треть сокращают ядерные боезаряды и более чем в два раза — стратегические носители. При этом США в ходе его заключения и ратификации предприняли все действия, чтобы устранить любые препятствия, стоящие на пути создания «непроницаемой» глобальной системы ПРО.

Однако наиболее значимая мысль, отражённая в тексте преамбулы, как вспоминает активный участник подготовки Договора А.И. Антонов, — «нынешние стратегические оборонительные вооружения не подрывают жизнеспособность и эффективность стратегических наступательных вооружений сторон. Эта формулировка в известной степени воспроизводит известный правовой принцип о неизменности обстоятельств, которые послужили основой для заключения Договора. Тем самым был послан чёткий сигнал США о том, что Россия будет сокращать стратегические наступательные вооружения, только будучи уверенной, что развитие системы ПРО США не подрывает её потенциал ядерного сдерживания.

Эта мысль также недвусмысленно зафиксирована в одностороннем Заявлении Российской Федерации, где сказано, что в случае качественного и количественного наращивания возможностей американской ПРО, которое создаёт угрозу российским СНВ, Россия будет решать, оставаться или нет в этом Договоре»[3].

Рассматривая состояние стратегического сдерживания, невозможно недооценить растущего значения союзников США и их партнёров, которые стали приоритетным направлением в американской внешней политике при Дж. Байдене, имея в виду их растущее значение как для общего военно-политического потенциала Запада, так и возможности их использования в качестве «облачного противника» против России, оставляя «за скобками» (и в относительной безопасности) собственно США. Так, в докладе РЭНД по этому поводу осенью 2021 года говорилось[4]: «Администрация Байдена сделала укрепление союзов и партнёрств США ключевым элементом своей внешней политики. Но некоторые аналитики и политики выразили обеспокоенность по поводу затрат и рисков, связанных с этими отношениями в сфере безопасности, утверждая, что они заставляют Соединённые Штаты принимать интересы своих партнёров как свои собственные, побуждают союзников и партнёров США к безрассудному поведению, которое усугубляет конфликт вероятно, и рискуют втянуть Соединённые Штаты в конфликт, чтобы защитить свою репутацию приверженца обязательств. Другие стратеги отвергают эти опасения. Они утверждают, что Соединённые Штаты избегают путаницы, помня о своих интересах и удерживая своих союзников и партнёров от рискованного поведения».

Россия категорически против того, чтобы взаимосвязь наступательных и оборонительных вооружений игнорировалась. «Мы последовательны в своих подходах к стратегической стабильности — вас не удивят наши планы поднять вопросы взаимосвязи между СНВ и стратегическими оборонительными вооружениями. Хотели бы достичь более чёткого понимания между нашими делегациями и странами по данному поводу.

Для нас это важнейшая проблема в контексте следующего соглашения, которое придёт на смену ДСНВ», — заявил посол РФ в США А.И. Антонов на ежегодном заседании Международного консультационного совета Центра изучения проблем нераспространения имени Джеймса Мартина при Миддлберийском институте международных исследований в Монтерее, штат Калифорния.