За последние 30 лет граждане России привыкли не доверять власти, а примеры антипатриотического, откровенно жульнического и коррупционного поведения многих её представителей отнюдь не способствовали тому, чтобы патриотические приоритеты вернулись на первое место. Поэтому СВО — это не просто военная операция. Это — выбор правящей элиты России между важнейшими интересами. Выбор, который в конечном итоге делает каждая личность. Выбор между национальной и военной безопасностью становится всё более условным.

Политическое значение этого выбора повысилось, например, в связи с резкой политизацией применения военной силы, которая стала уделом решения высшего военно-политического руководства, связанного с появлением ВТО большой дальности. Военные действия вышли за национальные границы.

Так, проблема применения ВТО — КР и аэробаллистических ракет разных типов в ходе СВО — это в 2023 году уже не только проблема военного и политического руководства ВСУ, но и руководства США и Великобритании. Как справедливо пишет, например, один из экспертов, «Условный Мыкола Тараснюк не имеет допуска к программированию ракет ATACMS, данные «полу-баллистической траектории» полёта этого высокоточного боеприпаса загружаются исключительно с военных спутников США, никакие «двойного назначения» с системой GPS не используются. Если применение обычных реактивных ракет залпового огня можно списать на украинские расчёты, наспех обученные «по стандартам НАТО», то использование тактических ракет ATACMS — уже категорически нет.

Приказ на стрельбу (и передача данных целей) всегда осуществляется за подписью … командира корпуса или начальника объединённой группы войск, таков уровень подчинения. Американский трёхзвёздный генерал минимум должен быть, с соответствующим секретным допуском. а чтобы ракеты за миллионы долларов не расходовались почём зря — по всем наставлениям Армии США «ключ на старт» собственноручно поворачивает начальник разведки корпуса или ОГВ, поскольку стрельба такими могущественными боеприпасами ведётся только в интересах крупных соединений и только по стратегическим целям».

Более того, когда в 2017-м году Пентагон начал испытывать острейший дефицит ракет ATACMS в войсках, появился ещё один приказ: без дополнительного наведения средствами воздушной разведки в режиме реального времени (типа стратегического разведывательного БПЛА «RQ-4 Global Hawk», либо истребителя F-35) … запуск ракет не осуществляется. Так что каждый «выход» ATACMS по нашей территории может происходить только по приказу американского генерала, руками минимум полковника, под оперативным управлением штаба НАТО в Европе».

Иными словами, проблемы военной безопасности стали проблемами безопасности национальной[1]. в более общем плане национальной стратегии и стратегического планирования, это явление выглядит следующим образом. Известная истина, что военная безопасность — часть более общей задачи обеспечения национальной безопасности — не всегда соотносится с реалиями практической жизни государства, которые в отдельные периоды его развития решительно меняют приоритеты и структуру понятия «национальная безопасность». Так, сочетание задач развития и обеспечения безопасности, которое было справедливо и органично смотрелось в период утверждения Стратегии национальной безопасности в июле 2021 года, уже не было таким же обоснованным и справедливым для многих граждан в 2023 году, когда западная коалиция сформулировала публично задачу «уничтожения России». Безопасность нации в военной области стала абсолютным приоритетом, причем не только объективно, но и в глазах значительной части общества.

С такой оценкой оказались согласны уже и многие в правящей элите страны, однако это не отразилось на приоритетах ни в нормативной СНБ (которую следовало бы скорректировать), ни, в частности, в более масштабной постановке задачи мобилизации национальных ресурсов в интересах безопасности. Поэтому получается, что целый ряд вопросов военной безопасности остаются не решенными, иногда просто откровенно игнорируются.

Соотношение понятий «военная» и «национальная» безопасность в 2022–2023 годах решительно изменилось, но не было реально учтено в политике страны, в результате — три главных условия для формирования Стратегии национальной безопасности России были по-прежнему для неё крайне неблагоприятны:

— Сохранилось нарастающее отставание в социально-экономической и технологической области не только от государств-лидеров, но и других, быстро развивающихся стран мира. Попытки вернуть технологические приоритеты в 2022–2023 годы, конечно же, предпринимались, но результаты приходили медленно.

— Не была решена проблема «Отсутствие идеологии и ценностной системы», так и не была остановлена нарастающая тенденция увеличения «потенциала предательства» и разобщённости правящей элиты. Меры правительства и судебной системы очевидно запаздывают и не эффективны.

— Сохранилась в 2023 году эскалация развитие военно-силового сценария МО и ВПО, за которым стоит желание западной военно-политической коалиции ограничить и лишить Россию суверенитета и территориальной целостности, разрушить её национальную идентичность. Со стороны России не было почти активных мероприятий перехватить инициативу в этой эскалации, без чего получается, что мы сами провоцируем к этой эскалации западные страны.

Наконец, сохранилась чудовищно не эффективная нормативно-бюрократическая модель управления государством и его институтами, включая ВС. Радикальное обострение МО и ВПО в мире во втором десятилетии нового века потребовало внесения существенных корректив в Стратегию национальной безопасности России. Как известно, эта Стратегия состоит из двух больших блоков — блока социально-экономического развития и блока укрепления безопасности, — которые должны быть (как минимум, нормативно, экономически, финансово-бюджетно и политически) тесно связаны между собой. в действительности, с самого начала существования России и даже с самой первой попытки подготовки Концепции социально-экономического развития в марте 2008 года эти блоки формировались по отдельности, практически без учета реалий друг друга, что в итоге приводило к слабой координации и противоречивости общей политики безопасности[2].

Попытки возродить стратегическое прогнозирование и планирование, начавшиеся с 2008 года, осуществлялись сложно, прежде всего, из-за сопротивления финансово-либеральной части правящей элиты, которая рассматривала такое планирование как посягательство на рыночные принципы. в итоге за период 2008–2022 годов можно констатировать, что в этой области было множество попыток, из которых более-менее удачных — всего несколько. Так, ФЗ «О Стратегическом планировании» 2014 года (безусловно положительное явление), принятый после длительных обсуждений, так и не стал обязательным для всех органов власти, также, впрочем, как и все нормативное планирование, включая Государственный оборонный заказ, который готовился и реализовывался с большими трудностями и упущениями, хотя даже такое его качество говорит о его огромном значении для ОПК и ВС РФ[3].

Примечательно, что в Концепции 2008 года вообще не было учёта внешних факторов, что стало обычной практикой для последующих концепций и стратегий социально-экономического развития. Даже «Программа», подготовленная правительством Д. Медведева по поручению президента «к сентябрю 2019 года», на 100-страничном документе смогла обойтись без учёта влияния внешних факторов.

В военно-технической области, занимавшей в последнее десятилетие приоритетное значение в политике безопасности, были достигнуты существенные успехи как во многом за счёт ускоренной модернизации советских образцов ВВСТ, так и некоторых положительных результатов первых российских НИОКР. к 2022 году, т.е. началу СВО, сложилась такая ситуация в области обеспечения военной безопасности, которая позволяет говорить о том, что безопасность преимущественно воспринимается, прежде всего, как качество некоторых видов и систем ВВСТ[4]. Их количество, обеспеченность запасами и кадрами нередко учитывалось слабо, либо вообще игнорировалось. Так, к началу СВО в 2022 году основная масса РСЗО в артиллерии была БМ-21 «Град» (порядка 500 шт.) начала 70-х годов, «Ураган» — середины 70-х годов (200 шт.) и «Смерч» — конца 80-х гг. (около 100 ед.), а современных «Торнадо-С» — менее 50.

Серьезные проблемы, как показала СВО, были в военном управлении и подготовке офицеров и контрактников, значительная часть которых уволилась сразу же после начала СВО, а в военной науке и военном образовании — продолжались катастрофические процессы. Попытки исправить эти провалы МО и Генштабом были откровенно неудачными, что в ходе СВО проявилось в полной мере. Акцент на этом В.В. Путин сделал, в том числе, ещё на расширенном итоговом заседании коллегии Минобороны 21 декабря 2020 года, хотя там впервые, пожалуй, было обращено внимание и на развитие военной науки и военного искусства. Реальных шагов предпринято, однако, не было.

Акцент в военном строительстве делался на искусственном критерии — «доли военной техники». Примечательно, в частности, сравнение В.В. Путиным качества ВВСТ при СССР и России в разные периоды: «Во времена Советского Союза в Советской армии по силам общего назначения, так называемая современность, количество современных на тот период времени вооружений составляло 54%, по силам общего назначения. По стратегическим, ядерным силам — 65–70%. Это приличный, хороший показатель. в 2000 году уровень современных вооружений по силам общего назначения упал до критически низкого уровня в 12%. а по силам ядерного сдерживания — до 35. … к середине декабря 2020 года доля современных образцов вооружения и техники в войсках России составляет уже более 70%, это по силам общего назначения, а в ядерных силах — 86%»[5]. При этом, «доля современных образцов» почему-то в СВО оказалась незаметной.

Взятое вместе, это свидетельствует о кризисе в государственном управлении и правящей элите, когда говорить о системной концепции и стратегии национальной безопасности, совмещающей задачи опережающего развития и защиты нации, ещё рано. в частности, когда речь идёт о стратегическом планировании, к которому приближаемся крайне медленно. Так, как известно, на первом заседании Госсовета России председатель правительства М. Мишустин заявил о том, что за 2021–2023 годы на реализацию Единого национального плана будет выделено более 39 трлн. рублей — по текущему обменному курсу это соответствует почти 530 млрд. долларов. Учитывая, что расходная часть российского бюджета на тот же период запланирована пока в размере 69,07 трлн. рублей (2021 год — 21,52 трлн., 2022 — 21,88 трлн., 2023 — 25,67 трлн.), эти «нацплановые» затраты составят почти 56,5% федерального бюджета[6]. По сути, это означает переход России к плановой экономике «китайского» типа, следствиями чего возможно станут сближение внутреннего уклада двух государств и вероятное укрепление стратегического союза Москвы с Пекином.

Таким образом, система национальной безопасности, как система обеспечения национального развития и безопасности, России во втором десятилетии нового века всё ещё находится в стадии медленного формирования, а не сознательного опережающего развития. Он — надо честно признать — не обеспечивает решение вопросов военной безопасности, которые стали в 2023 году абсолютно актуальными. Это означает, что на время от него надо отказаться и перейти r мобилизационной экономике и авторитарному управлению.

Кроме того, этот процесс крайне затруднен усилением давления со стороны Запада, которое при последних администрациях Б. Обамы–Д. Трампа–Д. Байдена — приняло характер военно-силовой эскалации, сохранением остатков либеральной экономики, идеологии и оппозиции нынешнему курсу в российском истэблишменте, а также пандемией и общим кризисом в мире, который В. Путин назвал на Давосском форуме справедливо «самым сильным кризисом после кризиса 30-х годов»[7]. Соответственно и реагировать на него надо не в парадигме СС начала века.

На мой взгляд, ухудшение внешних условий существования России требует максимального ускорения процесса повышения эффективности государственного и общественного управления, включая, прежде всего, область функционирования институтов развития национального человеческого капитала военной организации государства и всей нации. Акцент на обеспечении безопасности должен быть смещен с развития ВВСТ на развитие институтов человеческого потенциала и НЧК, прежде всего, в области НИР и ОКР, а также профессиональной подготовки военнослужащих и военачальников. При этом главное направление — развитие национальных институтов человеческого капитала, как государственных, так и общественных, — в том числе и НКО, сетевых сообществ и творческого потенциала нации должно стать главным ресурсом и средством обеспечения национальной безопасности России[8].

И первая, и вторая системы безопасности претерпели качественные, радикальные изменения. в начале ХХI века правящая элита России неожиданно встала перед новой реальностью — автономного (без её участия) формирования миропорядка США и их союзниками, ориентированного на использование силы со стороны западной военно-политической коалиции. Стремительно менялась не только вся микросистема, но и, в частности, система международной военной безопасности, которая стала откровенно ориентироваться на политику «силового принуждения» со стороны Запада. Россия оказалась к этому не готова, а скромные и малоэффективные попытки вмешаться в Ираке и Югославии показали ограниченность её возможностей как участника формирования нового миропорядка первого уровня.

В результате неизбежно пришлось возвращаться к политике национальных интересов, которая основана в том числе на национальных военных возможностях. Эти возможности, прежде всего в ОПК и ВС, были практически уничтожены к 2000 году и медленно восстанавливались в два последующих десятилетия, поэтому их непоследовательное восстановление растянулось вплоть до настоящего времени.

Этому и соответствовала Военная доктрина России, рассчитанная на ведение региональной или даже локальной войны. СВО на Украине, которая продолжается более полутора лет, показала во многом неготовность ВС страны. Ошибки преодолеваются с трудом и большими жертвами, издержки которых сказываются на состоянии экономики и общества, а некоторые тщательно скрываются.

Так, например, неизвестно насколько хватит ВВСТ и боеприпасов, которые используются сверхинтенсивно в СВО более полутора лет. Вывод, который делают некоторые эксперты в отношении, например, ВВС, настораживает: современные российские самолеты рассчитаны на конфликт высокой интенсивности длительностью примерно до 14 дней. Если верить информации о первоначальных планах закончить конфликт в Украине примерно за 10 дней, то ВКС летали бы столько, сколько возможно и необходимо: они могли бы развернуть всю свою мощь против ВВС Украины, и у ВКС не было бы проблем с поддержанием самолётов в рабочем состоянии, то есть с капитальным ремонтом после завершения «кампании»[9].

Однако, учитывая, что «СВО» продолжается уже более полутора лет, постоянное интенсивное использование всего парка ВКС просто невозможно. Да, конечно, ВКС по-прежнему совершают до 200 самолёто-вылетов в день, но это создает огромную нагрузку на имеющиеся самолёты, требуя, чтобы треть из них проходила капитальный ремонт. и когда эти капитальные ремонты проводятся в большой спешке и в соответствии с местными традициями в отношении контроля качества — мы видим статистику резко возросших в 2022 году не боевых аварий самолётов.

Ситуация с другими ВВСТ — не проще. Если Концерну ВКО «Алмаз-Антей» удалось увеличить выпуск своей продукции в ходе СВО в 2,5 раза, то это отнюдь не является нормой для других видов и систем оружия, а также боеприпасов.

Надо признать, что на Украине дела обстоят намного хуже. Три важных компонента украинского военного потенциала «наступления» — авиация, ПВО, а теперь и артиллерия — находятся в «пограничных состояниях». Они важны и критически изношены, использовать их для украинской армии — значит подвергнуть себя риску, а не использовать — обречь наступление на неудачу изначально, и если анонсированное в ноябре прошлого года наступление продолжится в июле августе 2023 года, многое указывает на то, что оно будет иметь кратковременный эффект и по целому ряду причин, вероятно, увязнет уже на втором этапе.