В  настоящее время политические и научные оценки делятся на те, которые характеризуют «переходный период» как качественный переход к военно-силовому сценарию развития ВПО, и на оценки политиков и политологов (большинства, к сожалению), которые не считают, что после 2010 года произошли  качественные изменения. По мере развития современного сценария ВПО к настоящему времени последние оценки становятся всё менее актуальными, а их авторы менее активными. Очевидные изменения в МО и ВПО демонстрируют, что военно-силовая направленность развития ВПО по инициативе Запада приобретает всё более выраженную военно-силовую направленность, что становится трудно отрицать самым явным сторонникам Запада в России.

К сожалению, признание этой сущности «переходного периода» далеко не всегда присутствует в разных политических и экспертных оценках сегодня. Особенно хорошо это видно на примере российских представителей правящей элиты и науки, которые вплоть до 2014 года категорически не хотели замечать происходящих негативных перемен.

Более того, даже после 2014–2019 годов, периода откровенного усиления военно-силового давления на Россию, остались еще влиятельные лица, агитирующие за «взвешенный подход» к политике США и их союзников, под которым понимается, по сути, политика уступок и, в конечном счёте, капитуляции. Так, я уже приводил примеры удивительно оптимистических высказываний, характеризующих ВПО в период 2010–2014 гг. (и даже вплоть до 2020 годов) некоторых российских политологов, но, главное, поражает их «безнадежный оптимизм» в расчете на сотрудничество с Западом даже в условиях эскалации односторонних враждебных действий[1].

Этот не обоснованный оптимизм свидетельствует только об одном: границы, до которых готовы пойти часть представителей российской правящей элиты, могут отодвигаться до пределов ликвидации суверенитета и национальной идентичности. Не случайно В.В. Путин весной 2020 года заговорил о необходимости внесения в Конституцию страны поправок, связанных с суверенитетом (границами) и идентичностью, а в конце 2020 года были внесены поправки в УК об иностранных агентах. К сожалению, Статья № 175 об антигосударственной деятельности не используется на практике против тех, кто откровенно борется с национальной идентичностью и суверенитетом России.

В этой связи можно сказать, что главным последствием развития СО для формирования МО и ВПО становится сознательная внутриполитическая дестабилизация СО и государств, которые рассматриваются в качестве потенциальных противников Запада. Это, естественно, негативно отражается не только на региональной, но и глобальной МО. Таким образом, происходит сознательное обострение развития МО как с точки зрения сценария развития всей глобальной МО посредством искусственного обострения, так и с точки зрения более частных аспектов внутриполитической дестабилизации СО. Так, применительно к России этот процесс выглядит следующим образом: на уровне глобальной МО создается широкая враждебная антироссийская коалиция, которая искусственно нагнетает напряженность, а на уровне СО в регионе и в мире формируется новая военно-стратегическая реальность, которая граничит с состоянием войны — террористические и диверсионные акты, провокации и подготовка сил дестабилизации.

На мой взгляд, применительно к основным военно-политическим свойствам и особенностям, главная сущность «переходного периода» определяется прежде всего неизбежностью эскалации политики военно-силового принуждения со стороны западной военно-политической коалиции, которая к 2025 году может достигнуть критической черты, а именно: возможности использовании военной силы на отдельных ТВД и в отдельных регионах планеты против основных противников западной коалиции. Кроме того, сущность «переходного периода» характеризуется следующими чертами[2]:

С точки зрения трансформации мирового устройства структур МО и ВПО, происходит процесс ускоряющейся трансформации прежних систем в новые, до конца пока ещё не понятые и не осознанные, который упрощенно называется «переходом от некой однополярности к многополярности». Мироустройство постепенно переходит в новое качество, когда оно характеризуется влиянием не одной, а нескольких ЛЧЦ. Этот процесс охватывает самые разные области международных отношений — от финансов и международной торговли до идеологии и продвижения вовне систем ценностей.

Он характеризуется по-разному, но, как минимум, большинство обозревателей согласны, во-первых, с тем, что этот процесс носит глобальный и системный характер, во-вторых, что он охватывает все сферы жизнедеятельности человечества, в-третьих, что он далёк от своего завершения, т. е. находится в состоянии «переходного периода».

Вот как его описывают, например, М. Узан и Я. Лисоволик: «Система глобального управления, долгое время способствовавшая экономическому росту и развитию всей мировой экономики, переживает фундаментальную трансформацию — переход к многополярному устройству. Бреттон-Вудский порядок под руководством США уступает место новой конфигурации глобальной силы, новым коалициям стран, новой системе управления и новым институтам. Катализатором этого во многом становятся сами США, провозгласившие отказ от принципов глобализации. … В то время как глобальное регулирование теряет централизованный характер, национальные государства вновь начинают утверждать своё влияние[3].

Последние десятилетия прошли под знаком нарастающего «регионализма» и теперь уже региональная интеграция становится символом альтернативного экономического порядка. Ответом на эти вызовы могут стать многосторонние платформы сотрудничества, наподобие БРИКС+ или ШОС+, на базе интеграции и кооперации между региональными блоками, банками развития, суверенными фондами. Подобная модель глобализации может оказаться более устойчивой и инклюзивной в сравнении с парадигмой «центр — периферия».

Сказанное означает, на мой взгляд, что наступило время широких политических, экономических и военно-политических коалиций и новых центров силы, которые формируются на региональной и межрегиональной основе с сильной национальной спецификой стержневых государств, отражающей особенности локальных человеческих цивилизации и национальные черты. Это не простое «возвращение к государству», это — возвращение к национальным интересам и системам ценностей, которые в конце прошлого века предсказывали некоторые известные политологи, например, С. Хантингтон и А. Тойнби. Эта парадигма, которая, по мнению С. Хантингтона, «обеспечивает довольно простую и ясную систему понимания мира, позволяет определять узловые моменты многочисленных конфликтов и предсказать возможные пути развития будущего…»[4].

С точки зрения развития глобальных тенденций, «переходный период» характеризуется быстрым переходом к новому технологическому укладу и стремительному развитию новейших технологий, которые радикально меняют не только экономические, но и социально-политические условия существования человечества. По разным оценкам (сделанным ещё несколько лет назад), этот переход может занять 10–15 лет.

С точки зрения лидеров западной ЛЧЦ и их союзников по широкой военно-политической коалиции, «переходный период» в этой области означает возможность сохранения с помощью новейших технологий военно-технического превосходства над остальными субъектами ВПО, а, следовательно, и контроля над существующей и будущей финансово-экономической и военно-политической ситуациями в мире.

Опираясь, прежде всего, на информационно-коммуникационные технологии, эта концепция предполагает возникновение синергетического эффекта, возникающего при трансформации преимуществ, присущих отдельным информационно-коммуникационным технологиям, в общее конкурентное преимущество за счёт объединения в единую устойчивую сеть самых различных информационных систем, включая социальные сети, разведывательные комплексы, и пр. С точки зрения военно-политической, 2010–2025 годы, можно назвать «переходным периодом» от противостояния государств к противостоянию широких военно-политических коалиций и отдельных, когда резко повышается степень вероятности, что подобный сценарий ВПО будет развиваться по нарастающей военно-силовой эскалации, которая стремительно усиливает внешние угрозы и вызовы самому существованию России. Так, в операциях западной военно-политической коалиции в Ираке и Сирии на разных стадиях участвовало более 40 государств. Как правило, в одной из трех форм:

1. Непосредственного участия на территории Ирака — США, Австралия, Бельгия, Великобритания, Дания, Нидерланды, Франция; а на территории Сирии — США, Бахрейн, Иордания, Катар, Саудовская Аравия и ОАЭ.

2. Вторая форма — финансовая, разведывательная, материально-техническая и иная поддержка коалиционным силам (Австрия, Албания, Венгрия, Израиль, Люксембург и др. страны.

3. Наконец, третья форма — политическая поддержка — Египет, Греция и пр. государства.

Характер новых угроз в «переходный период», как правило, вытекает, прежде всего, из увеличения экономического и технологического отставания России, растущего отставания России в научно-техническом развитии и качестве и количестве НЧК.

Более того, если полагать, что «переходный период» в МО и ВПО не просто (как любят говорить, «турбулентный»), но и кризисный, причём системно-кризисный, то Россия оказалась внутри этого общего кризиса в своём собственном системном кризисе, который затронул все основные стороны[5]:

— экономику;

— социальную область;

— идеологию;

— политическую систему;

— ценностную систему общества;

— кризис государственных институтов.

Поэтому проход через этот «переходный период» осложняется

для России многократно. Он требует ясной идеологии, социальноэкономического долгосрочного прогноза и планирования, способности правящей элиты к эффективному управлению. Президент В. Путин в очередной раз сформулировала эти приоритеты в своём послании Федеральному Собранию РФ 1 марта 2018 года, потребовав от правительства 7 мая подготовить принципиальный план развития России до 2024 года. Такой план (без учета внешних реалий) был подготовлен к концу сентября и также, как многие другие планы, прочно забыт.

Поэтому, с точки зрения политического и социально-экономического развития России, этот «переходный период» станет решающим этапом, от результатов которого будет зависеть само будущее государство и нации. Он не просто совпадает с президентским сроком В.В. Путина, но и его очередной не выполненной амбициозной программой, выдвинутой 1 марта 2018 года, которая в случае её реализации, позволит качественно сократить отставание в развитии России от наиболее передовых государств.