Очередная война между великими державами за лидерство неизбежна, она будет носить межцивилизационный характер[1]

Авторы проекта концепции национальной безопасности из ЦВПИ

… финансовый блок правительства согласен заложить на новую ГПВ (на период 2018– 2025 гг. — А.П.) 12 трлн руб., а военные рассчитывают получить около 24 трлн рублей[2]

газета “Коммерсант”

Влияние политики России как субъекта МО на формирование того или иного сценария могло бы быть существенно выше, если бы эта политипа строилась на основе стратегического прогноза и планирования. В отличие от большинства западных и китайской стратегий национальной безопасности, российская Стратегия практически не учитывает прогноза развития МО и ВПО в мире, ограничившись констатацией существующих вызовов, опасностей и угроз. Учитывая, что Стратегия должна быть базовым, т.е. основным документом для других стратегий и концепций, в т.ч. финансово-бюджетных и социально-экономических, получается, что отсутствующий прогноз развития МО и ВПО в Стратегии не предоставляет ориентиров для бюджетного планирования.

Это полностью подтверждается и существующей практикой, когда спор о финансировании обороны на 7–8 лет ведется в категориях «плюс» или «минус» 100% (12 или 24 трлн руб.). Такое состояние бюджетного процесса «от достигнутого», а не от того, что нужно для безопасности и развития, очень хорошо характеризует не только бюджетную и финансово-экономическую политику государства, но и его политику безопасности.

Другой аспект — финансово-экономические последствия тех или иных внешнеполитических и военно-политических решений.

Рис. 1[3]

В этой связи возникает вопрос о прогностическом значении функции «Стратегии», которые важны также и потому, что они неизбежно экстраполируются на все другие стратегии, доктрины и концепции более низкого уровня, вытекающие из стратегии национальной безопасности. Так, стратегический прогноз развития того или иного сценария и его варианта МО непосредственно влияет на формирование прогноза ВПО и, как следствие, на весь комплекс мер по обеспечению безопасности и развития страны, который должен быть сформулирован в Стратегии национальной безопасности. «Стратегия», в свою очередь, — непосредственно влияет на формирование Концепции внешней политики, на Военную доктрину, а также на Стратегию социально-экономического развития и все последующие стратегии и концепции развития России и регионов (экономики, промышленности, финансов, регионов и т.д.). Так, например, утвержденная 31 декабря 2015 года Стратегия национальной безопасности России потребует корректировки Концепции внешней политики России (принятой в феврале 2013 года), а также других документов.

Очевидно, в этой связи, что для одного возможного сценария развития МО будет адекватна одна «Стратегия», а для другого сценария — совершенно другая. Логика подобного неизбежного развития взаимовязи сценариев и соответствующих «Стратегий» выглядит следующим образом (рис. 2).

Рис. 2. Логика выбора стратегии национальной безопасности в зависимости от стратегического прогноза того или иного сценария и варианта развития МО до 2025 и 2050 годов

Как видно из этого рисунка, наш прогноз развития МО до 2050 года останавливается на сценарии «Военно-силового противоборства ЛЧЦ до 2050 годов», при котором основным оппонентом России и ее ЛЧЦ будет западная ЛЧЦ. Напомню, что западная ЛЧЦ состоит из «ядра» — США, близких «орбит» стран-членов НАТО, более дальних ЕС, отдельных союзников (Япония, Австрия и т.д.) и партнеров (Саудовская Аравия и Катар) и периферии. На рисунке это может быть показано следующим образом:

Рис. 3. Структура западной ЛЧЦ

Дальнейшая логика рассуждений свидетельствует о необходимости выбора наиболее конкретного варианта этого сценария, который в 2016 году представляется мне как вариант «Усиление военно-силового противоборства западной ЛЧЦ». Выбор того или иного варианта одного и того же сценария не является принципиальным решением: эти варианты могут меняться достаточно быстро, иногда даже в чисто пропагандистских целях, не меняя основного сценария. Как точно заметил по поводу политики НАТО российский представитель при НАТО А. Грушко, «Направленность заявлений не меняется, но тональность корректируется. На сегодня нас беспокоит другое: политический курс, который был избран НАТО под предлогом украинского кризиса, теперь приобрел форму военного планирования…»[4].

Иными словами, «политический курс» (сценарий МО) по продвижению систем ценностей западной ЛЧЦ был реализован в его наиболее опасном варианте «Военно-силового противоборства», который формирует современную ВПО (продвижение НАТО и ЕС на восток, политику санкций, создание «ассоциированных» членов и контролируемых территорий и т.д.).

Де-факто и де-юре этой стратегии западной ЛЧЦ в настоящее время противостоит Стратегия национальной безопасности РФ, утвержденная 31 декабря 2015 года президентом России В. Путиным, которая должна адекватно отражать угрозы и опасности, вытекающие из этой стратегии и формировать основы для других стратегий безопасности и развития. Этого, к сожалению, не происходит. Настоящая «Стратегия» не является долгосрочным прогнозом угроз, а лишь их современной оценкой, во-первых, и не является де-факто основой для стратегий безопасности и развития, во-вторых. Поэтому и ее влияние не формирование МО существенно ниже, чем могло бы быть.

Совершенно очевидно, что точный прогноз будущего состояния МО и её производной — военно-политической обстановки, а тем более стратегической обстановки — задает не только вектор развития внешней и военной политики страны, но и формирует конкретные условия стратегического планирования деятельности государства на долгосрочную перспективу.

Более того, влияет на формирование будущей МО и ВПО. Простой пример: определение военных программ, численности ВВСТ, а также подготовки личного состава в настоящее время будет определять их будущее на несколько десятилетий. Справедливо и то, что планы по созданию этих видов и систем ВиВСТ также влияют на развитие сценариев МО и ВПО. Яркий пример — стратегическая оборонная инициатива (СОИ) Р. Рейгана, которая на десятилетия стала влиятельным фактором формирования МО и ВПО. Другой, более современный пример, стремительный рост военных расходов Украины и Польши в 2015 году, что не может не наводить на определенные выводы в отношении будущей ВПО на континенте.

Рис. 4[5]. Топ-10 стран с самыми быстрорастущими военными бюджетами в 2015 году

Сказанное означает, что адекватная стратегия национальной безопасности России, основанная на долгосрочном прогнозе и планировании, является не только обязательным условием эффективной внешней и внутренней политики России, но и влиятельным фактором формирования будущего сценария (и его вариантов) развития МО и ВПО.

Другая особенность — прогноз развития различных сценариев МО и их вариантов определяет во многом эффективность и адекватность уже существующих стратегий, концепций и программ в самой России, вытекающих из Стратегии национальной безопасности. Так, подготовка новой редакции концепции внешней политики России, которая ведется сейчас, должна исходить не только из положений новой редакции Стратегии национальной безопасности, но и стратегического прогноза развития наиболее вероятного сценария МО, а также его наиболее вероятных конкретных вариантов. На рисунке выше были указаны (достаточно схематично) только три сценария и только три варианта потому, что этот рисунок отображает абстрактную логику процесса. На самом деле теоретически возможных сценариев (а тем более их вариантов) может быть огромное количество. Поэтому задачей стратегического прогноза является отбор из множества теоретически возможных сценариев один–два наиболее вероятных сценария, а, кроме того, выделение из этих наиболее вероятных сценариев их наиболее вероятных вариантов.

При этом важно понимать, что экстраполяция в стратегическом прогнозе развития МО крайне малоэффективна: никто в 80-е годы еще не допускал всерьез развал ОВД и СССР, объединение Германии и расширение НАТО и ЕС. Поэтому необходимо, как минимум, делать несколько стратегических прогнозов развития МО до 2025 г. (а тем более до 2050 гг.), — на основе существующей парадигмы развития и на основе возможных будущих парадигм, что существенно затрудняет задачу исследователя, но обеспечивает значительно более высокий уровень вероятности прогноза.