>>Часть I<<

>>Часть II<<

>>Часть III<<

Стратегический прогноз будущего соотношения сил в военных экономиках и ВС сторон – России и стран НАТО – требует самого внимательного отношения. Соответственно и меры в области политической и военной стратегии России,  должны быть скорректированы в направлении не только расширения спектра мер противодействия, но и предусматривать рост возможностей ОПК и увеличение стратегических резервов.

Они неизбежно будут радикально отличаться от общих положений стратегии и стратегического планирования российской спецификой последних лет. По аналогии с предвоенной ситуацией 30-х годов прошлого века в СССР, Россия должна накапливать материальные ресурсы и ВВСТ, а также боеприпасы в более крупных масштабах, чем прежде. Это обстоятельство далеко не всегда находит понимание в российском обществе, где цивилизационная угроза со стороны Запада нашей нации не воспринимается в полной мере и всеми представителями правящей элиты.

Как говорилось уже выше, стратегия, основанная на стратегическом мышлении[1], невозможна без стратегического целеполагания, т.е. стратегического прогноза[2], и стратегического планирования, которые немыслимы, в свою очередь, без долгосрочного и очень конкретного экономического прогноза. Таким образом, военная стратегия в принципе невозможна без общенационального стратегического прогноза и планирования, хотя на практике это происходит нередко. Можно сослаться на последовательность оценок и прогноза, существующего в США – от стратегических оценок состояния национальной безопасности, до её конкретизации в стратегии обороны и еще большей конкретизации в ядерной стратегии и других стратегиях и концепциях.

В России, как всегда, бывает иначе. В частности, в периоды кризисов или резких внутриполитических противоречий, борьбы кланов и групп внутри правящей элиты, когда тактические вопросы борьбы за власть заслоняют проблемы стратегического развития государства. Именно это происходило во времена М. Горбачева и Б. Ельцина, когда внутриклановая борьба отдельных группировок элиты и конкретных лиц мешала разработке эффективной государственной и национальной стратегии. Такие же условия были и в первый срок президентства В.В. Путина, который «собирал власть» по фрагментам, не имея реальной возможности и практической возможности предложить обоснованный стратегический курс (хотя даже в те годы уже звучала идея «удвоения ВВП», которую можно расценивать как философию будущей стратегии).

Именно в третьем десятилетии нового века для России особенно важным стала эффективная национальная стратегия, способная компенсировать её нарастающее отставание в общем соотношении сил с наиболее развитыми центрами силы в мире в условиях усиления военно-силового противоборства в мире. «Российская специфика» заключается в том, что страна и нация «потеряла» не только темпы своего развития, но и во многом свое исключительно благоприятное положение за последние 30 лет в результате борьбы правящих группировок за власть и отсутствия внятной стратегии развития: если в начале 90-х годов прошлого века она имела сильнейшую в мире армию и уникальную территорию и население, то к началу третьего десятилетия она превратилась в «великую державу регионального знания».

В этих условиях единственным выходом может стать только стратегия «системной автаркии», частью которой должна быть ГПВ, когда во всех областях человеческой деятельности радикально меняется соотношение между глобальными тенденциями и автаркией – от политики и экономики до культуры и образования. Нужно максимально задействовать внутренние ресурсы. Примечательно, что в условиях санкций в 2022–2025 годы во многом вынужденно в России происходила именно такая «смена векторов», причем, даже в самых неблагоприятных условиях эти перемены оказывались выгодными, не бесполезными. И, наоборот, когда вроде бы удавалось вернуться к глобальным моделям (из-за уступок или хитрости) оказывалось, что это, в конечном счете, наносило ущерб стране.

В то же время остается открытым вопрос не только о наших реальных возможностях, но и о стратегических намерениях. Очевидно, что чем меньше возможностей у нации, тем скромнее должны быть намерения. Речь идет не об изоляционизме во внешней политике, а о зрелом прагматизме, когда внешнеполитические задачи формируются с большим обоснованием экономических и иных возможностей. И здесь трудно не согласиться с канцлером Отто фон Бисмарком, который в свое время сказал: «Наш престиж и наша безопасность будут тем устойчивее, чем больше мы будем воздерживаться от вмешательства и в споры, которые нас непосредственно не касаются, и чем безразличнее мы будем ко всяким попыткам возбудить и использовать наше тщеславие»[3].

Сочетание во внешней политике задач обеспечения безопасности и развития – синтеза (который, кстати, стал официальным курсом внешней политики США при Д. Трампе) двух принципов – отдельная и очень важная тема. Осознание этого происходило медленно, но пришлось признать в начале 20-х годов в СНБ РФ -2021. Это нашло свое отражение в целом ряде публичных заявлений В.В. Путина накануне выборов и в ходе выборов в Государственную думу РФ[4], принятии новой редакции Стратегии национальной безопасности России в июле 2021 года, многочисленных публикациях, в центре которых стояла идея опережающего развития человеческого потенциала и его институтов. К сожалению, даже в настоящее время говорить о том, что удалось переломить тенденцию прошлых лет, когда стратегическое планирование игнорировалось, нельзя. Прогноз, стратегическое планирование, лежат в основе существующей политической и военной стратегии, но когда вместо такого прогноза и планирования принимаются субъективные решения (что происходит в политике и военной области России достаточно регулярно), это означает, что правящая элита и руководство игнорируют стратегию, подменяя её тактикой и непродуманными волевыми решениями. «Первым признаком того, что элита перестает уделять данной проблеме (политическому и военному искусству – А.П.) должное внимание, является подмена стратегии тактикой», – справедливо считают военные эксперты И. Попов и М. Хамзатов. Это, например, стало особенно заметным при игнорировании не военных силовых институтов политики[5].